— Видела, как на нас смотрели солдаты? — спрашивает она.
— Да.
Она скрещивает руки на груди и содрогается:
— Не знаю… что-то мне не очень по душе такой мир.
— Мне тоже, — тихо говорю я.
Помолчав. Мэдди поднимает голову и смотрит мне прямо в глаза:
— Твои люди смогли бы нам помочь? Смогли бы это остановить?
— Понятия не имею, но мы должны выйти с ними на связь. Это лучше, чем сидеть сложа руки и готовиться к худшему.
Мэдди оглядывается, проверяя, не подслушивают ли нас.
— Госпожа Койл очень умна, — говорит она. — Но иногда она слышит и слушает только себя. — Мэдди опять умолкает и закусывает нижнюю губу.
— И?..
— Надо быть начеку, — наконец выговаривает она.
— Для чего?
— Если наступит подходящий момент… Поняла? Если он наступит, — она вновь озирается по сторонам, — тогда мы попробуем связаться с твоими кораблями.
8
НОВАЯ УЧЕНИЦА
[Виола]
— Но ведь рабство — это очень плохо, — говорю я, складывая повязку пополам.
— Целительницы всегда были против. — Госпожа Койл ставит очередную галочку в своем списке.
— Целительницы всегда были против. — Госпожа Койл ставит очередную галочку в своем списке. — Даже после войны мы считали такое обращение со спэклами бесчеловечным.
— Что же вы не вмешались?
— Если ты когда-нибудь попадешь на войну, — отвечает госпожа Койл, не отрываясь от блокнота, — ты поймешь, что она несет лишь разрушение. Война не щадит никого — даже тех, кто выжил. Ты молча сносишь все, что раньше тебя ужасало, просто потому, что жизнь на какое-то время теряет всякий смысл.
— Война превращает людей в чудовищ, — говорю я, вспоминая слова Бена той ночью, когда мы вышли на странное место, где жители Нового света хоронили мертвых.
— Да, и мужчин, и женщин, — добавляет госпожа Койл и пересчитывает коробки со шприцами.
— Но ведь война со спэклами закончилась давным-давно, разве нет?
— Тринадцать лет назад.
— За эти тринадцать лет вы все могли исправить.
Наконец госпожа Койл обращает взгляд на меня:
— Жизнь кажется простой только в детстве.
— Но ведь вы были у власти! — не унимаюсь я. — Вы могли хоть что-то изменить.
— А кто тебе сказал, что я была у власти?
— Коринн говорит…
— Ах, Коринн… — Госпожа Койл снова принимается за списки. — Девочка изо всех сил старается любить меня, несмотря ни на что.
Я открываю еще один пакет с покупками.
— Но раз вы были председателем этого… Совета, — продолжаю я, — вы могли что-то сделать для спэклов.
— Порой, дитя, — отвечает она с недовольством, — людей удается вести в нужном направлении, даже если они того не хотят. Но чаще — нет. Никто не согласился бы дать спэклам полную свободу — такая кровопролитная война, столько сил потрачено на то, чтобы все перестроить и восстановить… Нет, освободить мы их не могли, но обращаться с ними по-человечески можно было. Мы ограничили им рабочие часы, кормили, разрешили жить семьями. Все эти права отстаивала я, Виола.
Она все яростней строчит в блокноте. Секунду-другую я молча наблюдаю.
— Коринн говорит, вас выгнали из Совета за то, что вы спасли кому-то жизнь.
Она не отвечает, только откладывает блокнот и заглядывает на верхнюю полку. Тянется, достает оттуда халат с шапочкой ученицы и бросает их мне.
— Для кого они? — поймав, спрашиваю я.
— Хочешь узнать, каково управлять людьми? Тогда сделай первый шаг на этом пути.
Я смотрю ей в глаза.
Смотрю на шапочку и халат.
И с этой минуты у меня становится столько дел, что даже поесть некогда.
На следующий день после того, как женщинам разрешили выходить из дома, в лечебный дом поступило восемнадцать новых пациентов — все женщины, все с серьезными заболеваниями и травмами: аппендицит, сердечные боли, недолеченный рак, переломы. Все они на много дней оказались взаперти, да еще без помощи мужей и сыновей. Через день поступило еще одиннадцать больных. Госпожа Лоусон умчалась в детский лечебный дом, как только представилась такая возможность, а госпожи Койл, Ваггонер и Надари носятся по палатам, выкрикивая распоряжения и спасая жизни. Все работают не покладая рук и почти без перерывов на сон и еду.
Разумеется, нам с Мэдди не до «подходящих моментов», я даже не успеваю беспокоиться, почему мэр так и не приходит меня навестить. Я ношусь по лечебному дому, путаясь под ногами целительниц, стараюсь хоть чем-то им помогать и успевать учиться.
А целительница из меня никудышная.
— Я никогда этому не научусь! — Мне в очередной раз не удалось измерить давление очаровательной старушки по имени миссис Фокс.
А целительница из меня никудышная.
— Я никогда этому не научусь! — Мне в очередной раз не удалось измерить давление очаровательной старушки по имени миссис Фокс.
— Похоже на то, — говорит Коринн, поглядывая на часы.
— Терпение, девонька, — успокаивает меня миссис Фокс. — Если чему-то надо учиться, то учиться надо хорошо.
— Тут вы правы, миссис Фокс. — Коринн переводит взгляд на меня. — Попробуй еще.
Я накачиваю манжету воздухом и, глядя на стрелку манометра, внимательно прислушиваюсь к характерным звукам в стетоскопе.
— Шестьдесят на двадцать? — жалобно выдавливаю я.
— Что ж, давай проверим, — говорит Коринн. — Миссис Фокс, вы, случайно, утром не умерли?
— Ох, силы небесные, нет!