Госпожа Койл утверждает, что именно так выигрываются войны.
— Я не совсем за этим пришел в «Ответ», — говорит Ли, ощипывая шестнадцатую за день птицу.
— Но ты хотя бы пришел сам, — отвечаю я, принимаясь за следующую тушку. Перья в воздухе похожи на липких мух, пристающих ко всему подряд. Пучки зеленого пуха застряли у меня под ногтями, в сгибах локтей, в уголках глаз.
Я это знаю, потому что вижу Ли: его длинные светлые волосы и такие же золотистые волосы на руках — все в перьях.
Я снова заливаюсь краской и в сердцах продолжаю драть перья.
Проходит день, второй, третий, неделя… Потом еще одна и еще, а я стряпаю — с Ли, стираю — с Ли, безвылазно торчу три дня дома (потомушто за окном непрерывно льет дождь) — тоже с Ли.
И все же. И все же.
Что-то готовится, что-то будет, но никто не говорит мне что.
А я застряла здесь.
Ли швыряет ощипанную тушку на стол и берет следующую:
— Такими темпами этот вид скоро вымрет.
— Магнусу удается подстрелить только этих. Остальные слишком проворны.
— Да уж, целый птичий вид вымрет, только потому что в «Ответе» не нашлось толкового глазного врача.
Я смеюсь — чересчур громко. Сердито закатываю глаза — ну что за дура!
Ощипав одну птицу, я принимаюсь за вторую.
— Пока ты ощипываешь двух, я успеваю справиться с тремя, — говорю я. — И хлеба я больше испекла, и…
— Ага, только половину булок спалила.
— Потому что ты слишком сильно растопил печь!
— Я родился не для того, чтобы возиться на кухне, — улыбается Ли. — Я рожден воевать.
Я охаю:
— То есть это я рождена возиться на кухне!
Но он только хохочет — и заливается еще громче, когда я швыряю в него горсть мокрых перьев и случайно попадаю рукой в глаз.
— Ого! — Он отирает лицо. — Вот это меткость! Тебе бы дать ружье в руки… — Я опускаю глаза на миллионную по счету тушку. — Или не стоит, — тут же добавляет он.
— Ты когда-нибудь… — Я умолкаю.
— Что?
Я облизываю губы, и напрасно, в рот мигом набивается пух, так что, когда мне наконец удается отплеваться и задать вопрос, получается уж совсем отчаянно.
— Ты когда-нибудь стрелял в человека?
— Нет. — Он напряженно распрямляет плечи. — А ты?
Я качаю головой. Ли успокаивается, отчего я не сдерживаюсь и тут же добавляю:
— Зато стреляли в меня.
— Да ты что!
А потом, не успеваю я хорошенько подумать и все осмыслить, как с моих губ срывается признание. Я понимаю, что никогда и никому не признавалась, даже самой себе, а тут вот, на кухне, среди пуха и перьев вдруг вырвалось…
— И еще я зарезала человека. — Замираю. — Убила.
В воцарившейся тишине мое тело вдруг становится вдвое тяжелее.
Когда я начинаю плакать. Ли дает мне полотенце и дает выплакаться — не утешает, не говорит глупостей, ни о чем не спрашивает, хотя наверняка сгорает от любопытства. Я просто плачу.
И это хорошо.
— Да, но сторонников у нас все больше и больше, — говорит Ли.
Мы сидим за столом с Уилфом и Джейн, доедая ужин. Я растягиваю последние крошки, потому что после ужина нам с Ли придется ставить опару для завтрашнего хлеба. Вы не поверите, сколько хлеба может съесть сто человек.
Я откусываю половинку корочки:
— Все равно вас очень мало.
— Не вас, а нас , — серьезно поправляет меня Ли. — У «Ответа» шпионы по всему городу, да и новые люди приходят. Жить в Хейвене становится невозможно. Дошло до того, что еду выдают только по карточкам, лекарство вообще никто не получает. Люди неизбежно начнут бунтовать.
— А сколько народу в тюрьмах! — добавляет Джейн. — Сотни женщин, все гниют под землей, скованные цепями, и мрут от голода как мухи!
— Жена! — обрывает ее Уилф.
— Да я только повторяю, что услыхала!
— Ничего ты такого не слыхала!
Джейн мрачнеет:
— От этого правда слаще не становится.
— Но в тюрьмах у нас тоже сообщники, — говорит Ли. — Возможно…
Он умолкает.
— Что? — спрашиваю я, поднимая глаза. — Что возможно?
Ли не отвечает, только смотрит на другой стол, за которым сидит госпожа Койл с целительницами Брэтит, Форт, Ваггонер и Баркер. Там же и Тея. Они, как обычно, перешептываются, строя новые тайные планы.
— Ничего, — говорит Ли, видя как госпожа Койл встает и направляется к нам.
— Уилф, подготовь, пожалуйста, телегу на завтра, — говорит она.
— Будет сделано, госпожа.
Уилф мигом вскакивает из-за стола.
— Не торопись, поужинай, — пытается остановить его госпожа Койл. — Необязательно делать это прямо сейчас.
— Да я ж только рад! — Он стряхивает крошки со штанов и уходит.
— Кого взрываем сегодня? — спрашиваю я.
Госпожа Койл поджимает губы:
— Хватит, Виола!
— Я тоже хочу поехать. Если вы едете в город, я с вами!
— Терпение, дитя, — отвечает она. — Всему свое время.
— И когда наступит мое? — не унимаюсь я. — Когда?
Но госпожа Койл только повторяет:
— Терпение.
Надо сказать, тон у нее отнюдь не терпеливый.
С каждым днем темнеет все раньше и раньше. Я сижу на улице на груде камней, слежу за наступлением ночи: сегодняшние подрывники грузят на телеги мешки с неизвестно чем. У некоторых из них теперь есть Шум: лекарство приходится экономить, поскольку запасы его подходят к концу. Мужчины «Ответа» принимают уменьшенную дозу, только чтобы Шум не слишком выделялся из общего городского РЁВА, однако для допросов с пристрастием этого недостаточно. Риск очень велик, нашим мужчинам становится все опаснее появляться на улицах города, но ничего другого не остается.