Вскоре остался один Ксинем. В полумраке шатра проворно сновали рабы, собирая тарелки и липкие чаши из?под вина, расправляя ковры и раскладывая по местам бессчетное множество подушек.
— Вас что?то беспокоит, мой принц? — спросил маршал.
— Просто у меня есть несколько вопросов…
— О чем?
Пройас заколебался. С чего вдруг принцу бояться говорить на какую?то тему?
— О Келлхусе.
Ксинем приподнял брови.
— Он вас тревожит?
Пройас взялся за шею, скривился.
— Если честно, Ксин, я в жизни не встречал человека, который внушал бы меньше беспокойства, чем он.
— Именно это вас и гнетет.
Принца беспокоило многое, и не в последнюю очередь — недавнее бедствие под Хиннеретом. Император и Конфас перехитрили их. Это не должно повториться.
У него не было времени и почти не было терпения для всяких… личных вопросов.
— Скажи, какого ты о нем мнения?
— Он меня пугает, — без малейшего колебания отозвался Ксинем.
Пройас нахмурился.
— Как так?
Взгляд маршала устремился куда?то вдаль.
— Я выпил с ним много вина, — нерешительно произнес он, — не раз преломлял с ним хлеб и не могу сосчитать всего того, что он мне показал. Каким?то образом его присутствие делает меня… делает меня лучше.
Пройас уставился на ковер, расшитый стилизованными крыльями.
— Да, у него есть такое свойство.
Он чувствовал, как Ксинем изучает его в своей несносной манере — как будто смотрит сквозь всю мишуру взрослости на того мальчишку со впалой грудью, который так и не покинул тренировочную площадку.
— Он — всего лишь человек, мой принц. Он сам так говорит … Кроме того, мы…
— А как там Ахкеймион? — вдруг спросил Пройас. Коренастый маршал нахмурился.
— Я думал, его имя под запретом.
— Я просто спросил.
Ксинем осторожно кивнул.
— Неплохо. На самом деле, очень даже неплохо. Он взял себе женщину, свою давнюю любовницу из Сумны.
— Да… Как там ее — Эсменет? Та самая, которая была шлюхой.
— Ему она вполне подходит, — сказал Ксинем, словно защищая ее. — Я никогда не видел его таким довольным, таким счастливым.
— Но у тебя голос обеспокоенный.
Ксинем прищурился, потом тяжело вздохнул.
— Пожалуй, да, — согласился он, не глядя на Пройаса. — Сколько я его знаю, он всегда был адептом Завета. А теперь… не разберешь.
Маршал поднял голову и взглянул в глаза принцу.
— Он почти перестал говорить про Консульт и свои Сны. Вам бы это понравилось.
— Так, значит, он влюблен…
Пройас покачал головой.
Вам бы это понравилось.
— Так, значит, он влюблен…
Пройас покачал головой.
— Влюблен! Ты уверен? — спросил принц, не сдержав улыбку.
Ксинем хмыкнул.
— Он влюблен, да. У него уже которую неделю стоит не переставая.
Пройас расхохотался.
— Так, значит, и до него дошел черед?
Акка влюблен. Это казалось одновременно и невероятным, и странно неминуемым.
«Таким людям, как он, нужна любовь… Не таким, как я».
— Это верно. Да и она, похоже, от него без ума.
Пройас фыркнул.
— Ну, в конце концов, он ведь колдун.
Взгляд Ксинема на миг смягчился.
— Да, он колдун.
Последовало неловкое молчание. Пройас тяжело вздохнул. С любым другим человеком, не с Ксинемом, этот разговор прошел бы легко и непринужденно. Ну почему Ксинем, его дорогой Ксин, делается упрямым как осел в совершенно очевидных вопросах?
— Он по?прежнему учит Келлхуса? — поинтересовался Пройас.
— Каждый день.
Маршал улыбнулся — с трудом, словно смеялся над собственной глупостью.
— Так вот, значит, в чем дело? Вы хотите верить, что Келлхус — нечто большее, но…
— Он оказался прав насчет Саубона! — воскликнул Пройас. — Даже в подробностях, Ксин! В подробностях!
— Однако же, — продолжал Ксинем, недовольный тем, что его перебили, — он в открытую якшается с Ахкеймионом. С колдуном…
Ксинем в насмешку произнес последнее слово так, как его произносили другие: словно говорил о чем?то непоправимо испачканном.
Пройас повернулся к столу и налил вина; последнее время оно казалось очень сладким.
— Ну так и что же ты думаешь? — спросил он.
— Я думаю, что Келлхус просто видит в Акке то же самое, что вижу я и что когда?то видел ты… Что душа человека может быть добра, вне зависимости от того, кем…
— Бивень говорит, — отрезал Пройас: — «Сожгите их, ибо они — Нечистые!» Сожгите! Можно ли выразиться яснее? Келлхус якшается с мерзостью. Равно как и ты.
Маршал покачал головой.
— Не могу поверить.
Пройас устремил взгляд на Ксинема. Отчего ему вдруг сделалось так холодно?
— Значит, ты не можешь поверить Бивню.
Маршал побледнел, и конрийский принц впервые увидел на лице старого наставника страх. Ему захотелось извиниться, забрать свои слова обратно, но холод был таким сильным…
Таким истинным.
«Я просто следую Слову!»
Если человек не может поверить голосу Бога, если он отказывается слушать — пусть даже из лучших побуждений! — все откровения становятся пищей для ученых дебатов. Ксинем слушает только сердце, и в этом одновременно и его сила, и его слабость. Сердце не знает наизусть Священное Писание.
— Ну что ж, — неубедительно произнес маршал. — Вам можно не беспокоиться о Келлхусе — во всяком случае, не больше, чем обо мне…
Пройас прищурился и кивнул.
Было принуждение, было направление, было — самое яркое из всех — собирание воедино.
Настала ночь, и Келлхус сидел в одиночестве на скалистом уступе, прислонившись к стволу одинокого кедра. Много лет обдуваемые ветрами, ветви кедра тянулись к звездному небу и, разветвляясь, клонились к земле. Они словно были привязаны к раскинувшейся внизу панораме: лагерю Священного воинства, Хиннерету, спящему за огромным каменным поясом, и Менеанору, чьи далекие волны серебрились в лунном свете.