Два человека — судя по виду, галеоты, — устало брели в ее сторону через темноту и грязь.
— Истина сияет, — пробормотал один из них, когда они приблизились; лицо его было в пятнах от сильных солнечных ожогов, полученных в пустыне.
Потом они узнали Эсменет…
— Истина сияет, — отозвалась она, опуская лицо.
Она пряталась от их взволнованных взглядов, пока онине прошли дальше.
— Госпожа… — прошептал один из галеотов; у него словно бы перехватило дыхание от благоговения.
Люди все чаще и чаще вели себя в присутствии Эсменет робко и подобострастно. И похоже, это все меньше смущало ее и все больше ей нравилось. Это был не сон.
Откуда?то донеслась резкая мелодия. Это шрайские жрецы подули в молитвенные трубы, и правоверные айнрити преклонили колени у самодельных алтарей. На миг эти ноты напомнили Эсменет крики Серве, как они звучали бы издалека.
Горе Эсменет сменилось раскаянием. Почему она в пустыне охотно отдала Серве свою воду и едва не отдала жизнь, а теперь не смогла подарить ей мгновение радости? Что с ней? Она ревнует? Нет. От ревности человек с горечью поджимает губы. Она не ощущала горечи…
Или все?таки ощущала?
«Келлхус прав… Мы не знаем, что нами движет». Всегда есть что?то большее.
Грязь под ногами была прохладной — такой непохожей на дышащий жаром песок.
Крики, раздавшиеся в ближайшей палатке, напугали Эсменет. Она поняла, что там лежит больной, страдающий от гемофлексии. Эсменет попятилась, борясь с желанием взглянуть, кто это, предложить поддержку и утешение.
— Пожа?алуйста… — выдохнул слабый голос. — Мне нужно… мне нужно…
— Я не могу, — сказала Эсменет, с ужасом глядя на неясный силуэт хижины, сооруженной из ветвей и кож.
Келлхус изолировал больных и требовал, чтобы им помогали только те, кто переболел и выжил. Он сказал, что Ужасный Бог передает болезнь через вшей.
— Я валяюсь в собственном дерьме!
— Я не могу…
— Но почему? — донесся жалкий голос. — Почему?
— Пожалуйста! — негромко воскликнула Эсменет.
— Почему?
— Пожалуйста! — негромко воскликнула Эсменет. — Пожалуйста, пойми! Это запрещено.
— Он не слышит тебя…
Келлхус. Его голос казался чем?то неизменным. Он обнял Эсменет; его шелковистая борода скользнула по ее шее.
— Они слышат лишь собственные страдания, — пояснил Келлхус.
— Совсем как я, — отозвалась Эсменет.
Ее вдруг одолели угрызения совести. Ну зачем ей понадобилось убегать?
— Ты должна быть сильной, Эсменет.
— Иногда я чувствую себя сильной. Иногда я чувствую себя обновленной, но тогда…
— Ты на самом деле обновлена. Мой отец переделал нас всех. Но прошлое остается прошлым, Эсменет. Если ты была кем?то, ты этим была. Прощение требует времени.
Как ему это удается? Как он может так легко, без малейших усилий, говорить с ее сердцем?
Но Эсменет знала ответ на этот вопрос — или думала, что знает.
Люди, как сказал ей когда?то Келлхус, подобны монетам: у них две стороны. Когда одна из сторон видна, другая остается в тени, и хотя все люди являются и тем и другим одновременно, они знают лишь ту сторону себя, которую видят, и те стороны других, которые видели, — они способны на самом деле познать лишь внутреннюю часть себя и внешнюю часть окружающих.
Сперва это казалось Эсменет глупостью. Разве внутренняя часть — это не целое? Просто окружающие недостаточно его постигают. Но Келлхус попросил ее поразмыслить надо всем, что она свидетельствовала в окружающих. Сколько она видела непреднамеренных ошибок? Сколько изъянов характера? Самомнение, звучащее в брошенных мимоходом замечаниях. Страхи, прикидывающиеся суждениями…
Недостатки людей написаны в глазах тех, кто смотрит на них. И именно поэтому каждый так отчаянно хочет добиться хорошего мнения о себе. Именно поэтому все лицедействуют. Они в глубине души знают, что то, какими они видят себя, лишь половина того, чем они являются на самом деле. И им отчаянно хочется быть целыми.
Келлхус говорил, что истинная мудрость заключается в том, что находится в промежутке между этими двумя половинами.
Лишь позднее Эсменет подумала так о самом Келлхусе. И с потрясением осознала, что ни разу — ни разу! — не видела ни единого изъяна ни в его словах, ни в поступках. Именно поэтому он казался беспредельным, словно земля, раскинувшаяся от маленького круга у нее под ногами до огромного круга под небом. Келлхус стал ее горизонтом.
Для Келлхуса не было ни малейшей разницы между тем, чтобы видеть и быть видимым. И более того, он каким?то образом оставался извне и видел изнутри. Он сделался целым…
Эсменет запрокинула голову и взглянула ему в глаза.
«Ты здесь, ведь правда? Ты со мной… внутри».
— Да, — сказал Келлхус, и Эсменет показалось, будто на нее смотрит бог.
Она сморгнула слезы.
«Я твоя жена! Твоя жена!»
— И ты должна быть сильной, — сказал он, перекрывая жалобный голос больного. — Бог очищает Священное воинство, очищает для похода на Шайме.
— Но ты сказал, что мы можем не бояться болезни.
— Не болезни — Великих Имен. Многие из них начали бояться меня… Некоторые считают, что Бог наказывает Священное воинство из?за меня. Другие опасаются за свою власть и привилегии.
Неужто он предвидит нападение, войну внутри Священного воинства?