— Что, Серча?
— Знаешь, я буду.
Сердце Эсменет затрепетало.
— Что ты будешь?
— Делиться им, — сказала девушка.
Эсменет сглотнула.
— Нет… Что ты, Серве… Я же сказала тебе, что ты можешь не беспокоиться.
— Но я как раз об этом и говорю… Я не боюсь потерять его. Больше не боюсь. И никого не опасаюсь. Я хочу только того, чего хочет он. Он — это все…
Эсменет лежала, затаив дыхание, и смотрела в щель между поленьями на пульсирующие раскаленные угли.
— Ты хочешь сказать, что… что он…
«Хочет меня…»
Серве негромко рассмеялась.
— Конечно, нет, — сказала она.
— Конечно, нет, — повторила Эсменет.
Мысленно пожав плечами, она прогнала прочь сводящие с Ума мысли. Что она делает? Это же Келлхус. Келлхус.
Она подумала об Акке и смахнула две жгучие слезинки. — Нет, Серве. Никогда.
Келлхус отсутствовал до следующего вечера; когда же он вернулся на их маленькую стоянку, его сопровождал сам Пройас. Конрийский принц выглядел очень усталым и измотанным. На нем была простая синяя туника — как предположила Эсменет, дорожная одежда. Лишь причудливый золотой узор на подоле говорил о его статусе. Борода, которую Пройас обычно коротко стриг, отросла и теперь больше походила на широкие бороды его дворян.
Сперва Эсменет отводила взгляд, опасаясь, как бы Пройас, заглянув ей в глаза, не догадался о силе обуревающей ее ненависти. Как ей было не ненавидеть его? Он не только отказался помочь Ахкеймиону — он еще и отказался разрешить Ксинему помочь ему, а когда тот стал настаивать, лишил его полномочий и статуса. Но что?то в голосе Пройаса — возможно, высокородное безрассудство, — заставило ее присмотреться к принцу повнимательнее. Кажется, Пройас чувствовал себя неловко — да и выглядел жалко, — когда уселся у костра рядом с Келлхусом, так что неприязнь Эсменет никуда не делась.
Возможно, это вызвано тем, что он страдает. Возможно, он не так уж сильно отличается от нее.
Эсменет знала, что именно это сказал бы Келлхус.
Налив всем разбавленного вина и подав мужчинам остатки еды, Эсменет уселась на противоположной стороне костра.
Мужчины за едой обсуждали военные дела, и Эсменет поразило несоответствие между тем, как Пройас прислушивался к словам Келлхуса, и его сдержанными манерами в целом. Внезапно она поняла, почему Келлхус запретил своим последователям присоединяться к их лагерю. Ведь наверняка Келлхус вызывает беспокойство у таких людей, как Пройас, — то есть у всех Великих Имен. Те, кто находится в центре событий, всегда отличаются меньшей гибкостью и обладают большими полномочиями, чем те, кто остается на краю. А Келлхус грозил превратиться в новый центр…
Нетрудно пройти от края до края.
Управившись с бараниной, луком и хлебом, мужчины замолчали. Пройас отставил тарелку и глотнул вина. Он взглянул на Эсменет, вроде как невзначай, и уставился куда?то вдаль. Тишина вдруг показалась Эсменет удушливой.
— Как поживает скюльвенд? — спросила она, не придумав, что бы еще сказать.
Пройас посмотрел на нее. На мгновение его взгляд задержался на ее татуированной руке…
— Я редко его вижу, — отозвался он, глядя в огонь.
— А я думала, он советует… — Эсменет умолкла, внезапно усомнившись в уместности своих слов.
Ахкеймион всегда пенял ей за дерзкое обращение с кастовыми дворянами…
— Советует мне, как вести войну?
Пройас покачал головой, и на краткий миг Эсменет сумела понять, почему Ахкеймион любил его.
Ахкеймион всегда пенял ей за дерзкое обращение с кастовыми дворянами…
— Советует мне, как вести войну?
Пройас покачал головой, и на краткий миг Эсменет сумела понять, почему Ахкеймион любил его. Это было странно — находиться рядом с тем, кого он когда?то знал. От этого его отсутствие делалось более ощутимым, но одновременно с этим его становилось легче переносить.
Он на самом деле был. Он оставил свою метку. Мир запомнил его.
— После того как Келлхус объяснил, что произошло при Анвурате, — продолжал принц, — Совет воздал Найюру хвалу как творцу нашей победы. Жрецы Гильаоала даже провозгласили его Ведущим Битву. Но он ничего этого не принял…
Принц еще хлебнул вина.
— Мне кажется, для него это невыносимо…
— То, что он — скюльвенд среди айнрити?
Пройас покачал головой и поставил пустую чашу рядом с правой ногой.
— То, что мы ему нравимся, — сказал он.
И с этими словами он встал, извинился, поклонился Келлхусу, поблагодарил Серве за вино и приятное общество, а потом, даже не взглянув на Эсменет, решительным шагом ушел во тьму.
Серве сидела, уткнувшись взглядом в собственные ноги. Келлхус, казалось, погрузился в размышления, отрешенные от всего земного. Эсменет некоторое время сидела молча; лицо ее горело, тело изнывало от странного внутреннего гула. Он всегда был странным, хотя Эсменет и знала его так же хорошо, как привкус у себя во рту.
СТЫД.
Везде, куда бы она ни пошла. Везде от нее смердело.
— Извините, — сказала она Келлхусу и Серве.
Что она здесь делает? Что она может предложить другим, кроме своего унизительного положения? Она нечиста! Нечиста! И она еще сидит здесь, с Келлхусом? С Келлхусом? Ну не дура ли она? Она не в состоянии изменить себя, равно как не в состоянии смыть татуировку с руки! Она может смыть семя, но не грех! Не грех!