Но как бы то ни было, он — король! Король Карасканда!
Облаченный в белую парчу, человек, что некогда был князем Келлхусом, остановился перед ним, на круглом темно?красном ковре, где кианцы били поклоны. Человек не преклонил колени, даже не кивнул Саубону.
— Зачем ты вызвал меня?
— Чтобы предупредить… Тебе нужно бежать. Вскоре соберется Совет…
— Но падираджа занял все окрестности. Кроме того, я не могу бросить тех, кто последовал за мной. Я не могу бросить тебя.
— Но ты должен! Они признают тебя виновным. Даже Пройас!
— А ты, Коифус Саубон? Ты тоже признаешь меня виновным?
— Нет… Никогда!
— Но ты уже дал им гарантии.
— Кто это сказал? Что за лжец посмел…
— Ты. Ты это сказал.
— Но… Но ты же должен понять!
— Я понимаю. Они потребовали выкуп за Карасканд. Тебе не осталось иного выхода, кроме как заплатить.
— Нет! Это не так! Не так!
— Тогда как?
— Это… это… это так, как оно есть!
— Всю жизнь, Саубон, ты отчаянно жаждал всего того, что принадлежало старому Эрьеату, твоему отцу. Скажи, к кому ты бежал каждый раз после того, как отец бил тебя? Кто перевязывал твои раны? Кто? Твоя мать? Или Куссалт, твой конюх?
— Никто меня не бил! Он… он…
— Значит, Куссалт. Скажи, Саубон, что было труднее?Потерять его на равнине Менгедда или узнать о его ненависти?
— Замолчи!
— Всю жизнь никто не знал тебя.
— Замолчи!
— Всю жизнь ты страдал, ты сомневался…
— Нет! Нет! Замолчи!
— … и наказывал тех, кто должен был любить тебя.
Саубон закрыл уши руками.
— Прекрати! Я приказываю!
— Как ты наказывал Куссалта, как наказываешь…
— Хватит, хватит, хватит! Они сказали, что ты так и сделаешь! Они меня предостерегали!
— Верно. Они предостерегали тебя против истины. Против того, чтобы ты попал в сети Воина?Пророка.
— Как ты можешь это знать? — выкрикнул Саубон, охваченный недоверием. — Как?
— Могу, потому что это Истина.
— Тогда к черту ее! К черту истину!
— А как же твоя бессмертная душа?
— Пусть будет проклята! — вскочив, взревел Саубон. — Я выбираю это… выбираю это все! Проклятие в этой жизни! Проклятие во всех иных! Мучения поверх мучений! Я вынес бы все, лишь бы один день побыть королем! Я готов увидеть тебя изломанным и окровавленным, если это означает, что я смогу сидеть на троне! Я готов увидеть, как вырвут глаза Богу!
Последний выкрик гулко разнесся по огромному залу и вернулся обратно к Саубону навязчивым эхом: богу?богу?богу?богу…
Саубон упал на колени перед собственным троном, чувствуя, как жар Королевских Огней жалит мокрую от слез кожу. Послышались крики, лязг доспехов и оружия. Стражники ринулись в зал…
Но Воина?Пророка и след простыл.
— Он… он не настоящий! — пробормотал Саубон. — Он не существует!
Но кулаки, унизанные золотыми кольцами, продолжали опускаться. Они никогда не остановятся.
Он целыми днями сидел на террасе, затерянный в мирах, которые исследовал во время транса. На восходе и на закате Эсменет приходила к нему и приносила чашу с водой, как он распорядился. Она приносила и еду, хотя об этом он не просил. Она смотрела на его широкую, неподвижную спину, на волосы, которые трепал ветерок, на лицо, освещенное закатным солнцем, и чувствовала себя маленькой девочкой, преклоняющей колени перед идолом, предлагающей дань чему?то чудовищному и ненасытному: соленую рыбу, сушеные сливы и фиги, пресный хлеб — этого хватило бы, чтобы учинить небольшой мятеж в нижнем городе.
Он ни к чему не прикасался.
Потом однажды на заре она пришла к нему, а его не оказалось на месте.
После отчаянной беготни по галереям дворца она отыскала его в их покоях; растрепанный, он шутил с только что вставшей Серве.
— Эсми?Эсми?Эсми, — надув губы, протянула Серве; глаза у нее были припухшими после сна. — Ты не могла бы принести мне маленького Моэнгхуса?
На радостях забывшая рассердиться Эсменет нырнула в детскую и вытащила темноволосого младенца из люльки. Хотя ошарашенный взгляд малыша заставил ее улыбнуться, она поймала себя на том, что от зимней синевы его глаз ей становится не по себе.
— Я как раз говорил, , — сказал Келлхус, когда она передала ребенка Серве, — что Великие Имена и должны были вызвать меня…
Он поднял окруженную сиянием руку.
— Они хотят вести переговоры.
Конечно же, он и словом не обмолвился о результатах своей медитации. Он никогда этого не делал.
Эсменет взяла его руку и села на кровать, и лишь после этого до нее дошел весь смысл сказанного.
— Переговоры?! — внезапно воскликнула она. — Келлхус, они вызывают тебя, чтобы приговорить!
— Келлхус! — позвала Серве. — Что она такое говорит? Что эти переговоры — ловушка!
Эсменет сурово посмотрела на Келлхуса.
— Ты же знаешь!
— Как ты можешь так говорить?! — изумилась Серве. — Все любят Келлхуса… Все теперь знают!
— Нет, Серве. Многие ненавидят его — очень многие. Многие желают его смерти!
Серве рассмеялась — рассеянно, как умела она одна.
Многие ненавидят его — очень многие. Многие желают его смерти!
Серве рассмеялась — рассеянно, как умела она одна.
— Эсменет… — произнесла она так, словно разговаривала с ребенком.
Она подняла маленького Моэнгхуса в воздух.
— Тетя Эсми забыла, — проворковала она. — Да?а?а. Она забыла, кто твой папа!
Эсменет смотрела на нее, утратив дар речи. Иногда ей больше всего на свете хотелось свернуть девчонке шею. Как? Как он может любить эту жеманную дурочку?