Но Келлхус оставался безмолвен. Он взглянул на Сарцелла, стоявшего теперь вполоборота к нему, и заметил… несоответствия. Улыбающийся Готиан, блистательный в своем белом с золотом одеянии, залитый светом костра, жестом велел присутствующим успокоиться, а затем призвал их присоединиться к Храмовой молитве.
Милостивый Бог богов, что ходит среди нас, бессчетны твои священные имена…
Тысячи языков повторяли эти слова. Воздух дрожал от небывалого резонанса. Казалось, будто говорит сама земля… Но Келлхус видел только Сарцелла — вернее, отличия. Его осанка, его рост и сложение, даже блеск черных волос. Все чуть?чуть иное.
«Подмена».
Келлхус понял, что настоящий рыцарь мертв. Смерть Сарцелла прошла незамеченной, и его просто подменили.
…имя твое — Истина, что длится и длится, отныне и вовеки.
Завершив вступительную церемонию, Готиан и Сарцелл удалились. Затем появились закованные в доспехи жрецы Гильгаоала, чтобы провозгласить Ведущего Битву — человека, которого ужасный бог войны пять дней назад избрал своим сосудом на поле боя. Все стихли в ожидании. Как объяснил Келлхусу Ксинем, избрание Ведущего Битву служило темой многочисленных пари, словно это была лотерея, а не божественный выбор. Первым на сцену амфитеатра вышел немолодой мужчина; его широкая борода казалась белой, как снег. Это был Кумор, верховный жрец Гильгаоала. Но прежде чем он успел хоть что?то сказать, принц Скайельт вскочил с места и крикнул: «Веат фирлик реор кафланг дау хара маускрот!» Он повернулся в сторону тех, кто толпился рядом с Келлхусом; его длинные белокурые волосы взметнулись от резкого разворота.
«Веат дау хара мут кефлинга! Кефлинга!»
Кумор пробормотал нечто неразборчивое, но все уже смотрели на туньеров Скайельта, ожидая объяснений. Однако похоже было, что его переводчик куда?то подевался.
— Он говорит, — в конце концов выкрикнул на шейском один из людей Готьелка, — что мы должны сперва договориться об уходе отсюда. Что мы должны бежать.
Влажный воздух наполнился криками; одни поддерживали туньера, другие пытались спорить. Конюх Скайельта, великан Ялгрота, вскочив, принялся колотить себя в грудь и выкрикивать угрозы. Сморщенные головы шранков, подвешенные к его поясу, болтались, словно кисточки. Внезапно Скайельт принялся пинать землю ногой. Он присел с ножом в руках, а потом встал, вытягивая руку, чтобы его находку было видно в свете костра. Люди ахнули.
Это был череп, наполовину забитый землей, наполовину размозженный полученным в древности ударом.
— Веат, — медленно произнес Скайельт, — дау хара мут кефлинга.
Мертвец всплыл на поверхность, словно утопленник. «Как такое возможно?» — подумал Келлхус.
Но ему требовалось думать о вещах более насущных, имеющих практическое применение, а не об этом странном свойстве земли.
Скайельт швырнул череп в костер и обвел яростным взглядом Великие Имена. Спор продолжился, и присутствующие один за другим неохотно согласились со Скайельтом, хотя Чеферамунни сперва отказывался верить в эту историю. Даже экзальт?генерал уступил без малейших проявлений недовольства. В ходе дебатов кое?кто то и дело поглядывал на Келлхуса, но никто не попросил его поделиться мнением. Вскоре Пройас объявил, что Священное воинство покинет Менгедду завтра утром.
Люди Бивня загомонили, с удивлением и облегчением.
Внимание вновь переключилось на Кумора. Жрец, то ли от волнения, то ли опасаясь дальнейших помех, вообще отказался от каких бы то ни было ритуалов и направился прямиком к Саубону. Прочих служителей бога поведение Кумора повергло в замешательство.
— Преклони колени, — с дрожью в голосе велел старик. Саубон повиновался, но прежде выпалил:
— Готиан! Он возглавил атаку!
— Это ты, Коифус Саубон, — повторил Кумор, так тихо, что лишь немногие, как предположил Келлхус, могли его расслышать. — Ты… Многие видели это. Многие видели его, Сокрушителя Щитов, славного Гильгаоала… Он смотрел из твоих глаз! Сражался твоими руками!
— Нет…
Кумор улыбнулся и извлек из широкого рукава венок, сплетенный из ветвей терна и оливы. Среди айнрити воцарилось благоговейное молчание, лишь кто?то один закашлялся. Со стариковской мягкостью Кумор возложил венок на голову Саубона. Затем верховный жрец Гильгаоала отступил на шаг и воскликнул:
— Встань, Коифус Саубон, принц Галеота, Ведущий Битву! И снова присутствующие разразились криками ликования.
Саубон поднялся на ноги, медленно, словно человек, едва не падающий от изнеможения. На миг у него сделался такой вид, словно он сам себе не верил, а потом он внезапно повернулся к Келлхусу, и в свете костра было заметно, что на щеках его блестят слезы. На чисто выбритом лице до сих пор видны были синяки и ссадины, полученные пять дней назад.
«Почему? — говорил его страдальческий взгляд. — Я не заслужил этого…»
Келлхус печально улыбнулся и склонил голову ровно настолько, насколько этого требовал джнан от тех, кто находится в присутствии Ведущего Битву. Теперь дунианин в совершенстве овладел их грубыми обычаями; он изучил тонкие жесты, что превращают приличествующее в величественное. Он знал теперь их суть.
Рев толпы усилился. Все заметили, как эти двое обменялись взглядами. Все слышали историю о паломничестве Саубона к Келлхусу, в разрушенное святилище.