— Я это я, великий магистр.
Некоторое время Элеазар внимательно разглядывал кастового дворянина, и простая, воинственная сила этого человека словно оттащила его от края бездны отчаяния. Чинджоза был прав. Это — не катастрофа. Это… да, действительно, своего рода благословение. Но если Чеферамунни оказалось возможно подменить… Значит, должны быть и другие.
— Чинджоза, об этом никто не должен знать. Никто. В полумраке видно было, как палатин кивнул.
«Если бы только эту неблагодарную тварь Завета удалось сломить!»
— Отруби у него голову, — сказал Элеазар напряженным голосом, — а труп сожги.
Ахкеймион с Ксинемом шли между светом и тьмой, путями сумерек, что ведомы лишь теням. Там не было ни пищи, ни воды, и их тела, которые они тащили на себе, как тащат трупы, ужасно страдали.
Путь сумерек. Путь теней. От портового города Джокта до Карасканда.
Когда они проходили мимо вражеских лагерей, то чувствовали, как вырванные глаза кишаурим — сверкающие, чистые, словно отражение лампы в серебряном зеркале — смотрят из?за горизонта, выискивая их. Много раз Ахкеймион думал, что они обречены. Но всякий раз эти глаза отводили нечеловечески внимательный взгляд, то ли обманувшись, то ли… Ахкеймион не мог сказать, почему именно.
Добравшись до стен, они встали перед небольшими боковыми воротами. Была ночь, и на зубчатых стенах поблескивало пламя факелов. Ахкеймион крикнул, обращаясь к пораженным стражникам:
— Откройте ворота! Я Друз Ахкеймион, адепт Завета, а это Крийатес Ксинем, маршал Аттремпа… Мы пришли, чтобы разделить вашу судьбу!
— Этот город обречен и проклят, — произнес кто?то.
— Кто будет пытаться войти в такое место? Кто, кроме безумцев или изменников?
Ахкеймион ответил не сразу. Его поразила мрачная убежденность, прозвучавшая в тоне говорившего. Он понял, что Люди Бивня лишились всякой надежды.
— Люди, привязанные к тем, кого любят, — сказал он. — До самой смерти.
Через некоторое время боковая дверь распахнулась, и их окружил отряд осунувшихся, изможденных туньеров. Наконец?то они очутились в ужасе Карасканда. Эсменет когда?то слышала, что храмовый комплекс Ксокиса столь же стар, как и Великий зиккурат Ксийосера в Шайгеке. Он располагался в самой середине Чаши, и с вымощенных известняком площадок вокруг его центральной коллегии, Калаула, были видны все пять окрестных холмов. В центре коллегии росло огромное дерево, древний эвкалипт, который люди с незапамятных времен называли Умиаки. Эсменет плакала в его плотной тени, глядя на висящие тела Келлхуса и Серве. Младенец Моэнгхус дремал у нее на руках, ни на что не обращая внимания.
— Пожалуйста… Пожалуйста, Келлхус, очнись, ну пожалуйста!
На глазах у беснующейся толпы Инхейри Готиан сорвал с Келлхуса одежду, потом отхлестал его кедровыми ветвями так, что он весь покрылся кровоточащими ранами. Потом окровавленное тело привязали к голому трупу Серве — лодыжка к лодыжке, запястье к запястью, лицо к лицу. Их обоих поместили внутрь большого бронзового обруча и подвесили этот обруч — вверх ногами — на самой нижней, самой могучей ветви Умиаки. Эсменет выла, пока не сорвала голос.
Теперь они медленно вращались; ветер переплел их золотистые волосы между собой, их руки и ноги были раскинуты, словно у танцоров. Эсменет увидела пепельно?серую грудь, закрутившиеся прядями волосы под мышкой; потом перед глазами у нее проплыла стройная спина Серве, почти мужская из?за крепкого позвоночника. Эсменет заметила ее половые органы, выставленные напоказ между раздвинутыми ногами, прижатые к обмякшим гениталиям Келлхуса…
Серве… Лицо девушки потемнело от застывшей крови, тело казались вырезанным из серого мрамора, безукоризненное, словно произведение искусства. И Келлхус… Его лицо поблескивало от пота, мускулистая спина была покрыта воспаленными красными полосами. Отекшие глаза были закрыты.
— Но ты же сказал! — стенала Эсменет. — Ты же сказал, что Истина не может умереть!
Серве мертва. Келлхус умирает. Как бы долго она ни смотрела, как бы проникновенно ни убеждала, как бы пронзительно ни взывала…
Оборот за оборотом. Мертвая и умирающий. Безумный маятник.
Прижимая к себе Моэнгхуса, Эсменет свернулась на мягкой подстилке из листьев. Там, где они смялись под тяжестью ее тела, от листьев исходил горьковатый запах.
«Помни об этом, когда будешь вспоминать секреты битвы…» Там, где он проходил, айнрити смолкали и провожали его взглядами, как провожают королей. Найюр прекрасно знал, как его присутствие действует на других людей. Даже под звездным небом ему не нужно было ни золота, ни герольдов, ни знамен, чтобы объявить о своем статусе. Он носил свою славу на коже рук. Он был Найюр урс Скиоата, укротитель коней и мужей. Всем прочим достаточно было взглянуть на него, чтобы устрашиться.
«Охота не должна прекращаться…»
«Замолчи! Замолчи!»
Калаул, широкая центральная площадь коллегии Ксокиса, была заполнена жалкой, презренной толпой. По периметру площади айнрити толпились на монументальных лестницах храмов, столь же древних, как храмы Шайгека или Нансурии. Другие осторожно пробирались вдоль фасадов общих спален и полуразрушенных крытых галерей. Айнрити сидели на циновках и переговаривались. Некоторые даже разводили маленькие костерки и жгли ароматические смолы и древесину — явно в качестве подношения Воину?Пророку. По мере того как Найюр приближался к огромному дереву, росшему посреди Калаула, толпа становилась все плотнее.
По мере того как Найюр приближался к огромному дереву, росшему посреди Калаула, толпа становилась все плотнее. Он видел людей, одетых лишь в нижние сорочки; их задницы воняли дерьмом. Он видел людей, у которых животы словно бы приросли к спине. Он натолкнулся на какого?то дурачка с голым торсом, который скакал взад?вперед и тряс над головой сложенными коробочкой ладонями, словно погремушкой. Когда Найюр отодвинул недоумка со своего пути, по булыжной мостовой застучала мелкая дробь. Он услышал, как позади сумасшедший вопит что?то насчет своих зубов.
«… тайны битвы…»