Он подумал, что это был хороший план. Внушить идолопоклонникам иллюзию простого, неподвижного строя. Убедить их в том, что он будет сражаться в их битве. Заманить их на север. Прорвать их строй, не при помощи грубого давления и тщетных атак, а путем прорыва — точнее, его видимости — в центре строя фаним. А потом раздавить то, что останется после Кинганьехои и Фанайяла.
Какая славная была бы победа.
Кто мог бы придумать подобный план? Кто мог предугадать его?
Возможно, Конфас.
Старый враг. Старый друг — если только такой человек способен быть кому?нибудь другом.
Скаур запустил руку за пазуху халата с вышитым на нем изображением шакала и достал пергамент, который ему прислал нансурский император. Он несколько месяцев носил этот пергамент на груди, и теперь, после сегодняшней катастрофы, это была, возможно, последняя надежда остановить идолопоклонников. Пергамент промок от пота и повторял изгибы тела, сделавшись похожим на ткань. Послание Икурея Конфаса, императора Нансурии.
Старый враг. Старый друг.
Скаур не стал перечитывать пергамент. Он в этом не нуждался. Но идолопоклонники ? нельзя допустить, чтобы они его прочли.
Сапатишах сунул угол пергамента в сверкающую слезинку лампы. Посмотрел, как тот свивается и вспыхивает. Посмотрел, как тонкие струйки дыма поднимаются вверх и их утягивает в окно.
Боже Единый, еще даже дневной свет не угас!
«И они подняли головы, и се! — увидели, что день не угас, и позор их открыт и виден всякому…»
Слова пророка. Да будет он милостив к ним.
Трепещущие языки пламени окутали пергамент, и сапатишах отпустил его. Тот слабо заметался, словно живое существо. Сверкающая поверхность стола покрылась пузырями и потемнела.
Подходящий знак, решил сапатишах?правитель, намек. Небольшое предсказание будущего рока.
Скаур выпил еще вина. Идолопоклонники уже ломились в двери. Быстрые люди. Смертоносные люди.
«Неужто все мы мертвы? — подумал сапатишах. — Нет. Только я».
Погрузившись в последнюю, самую благочестивую молитву Единому Богу, Скаур не слышал, как трещит дерево. Лишь завершающий грохот и стук обломков, раскатившихся по мозаичному полу, подсказали ему, что настал час взяться за меч.
Он повернулся, чтобы встретить лицом к лицу вломившихся в комнату рослых, охваченных безумием битвы неверных.
Это будет недолгая битва.
Когда она очнулась, ее голова лежала у него на коленях. Он вытер ей щеки и лоб влажной тканью. В свете фонаря глаза его блестели от слез.
— Ребенок? — выдохнула Серве.
Келлхус закрыл глаза и кивнул.
— В порядке.
Она улыбнулась и заплакала.
Почему? Чем я прогневала тебя?
— Это был не я, Серве.
— Но это был ты! Я видела тебя!
— Нет… Ты видела демона. Самозванца с моим лицом. И внезапно она поняла. То, что было знакомым, сделалось чуждым. Что было необъяснимым, сделалось ясным.
«Ко мне приходил демон! Демон…»
Она посмотрела на Келлхуса. По щекам ее снова заструились горячие слезы. Сколько она может плакать?
«Но я… Он…»
Келлхус медленно взглянул на нее. «Он взял тебя».
Серве задохнулась. Она повернула голову и прижалась щекой к его бедру. Тело ее сотрясали конвульсии, но рвота не шла.
— Я… — всхлипнула Серве. — Я…
— Ты была верна.
Серве повернулась к нему. Вид у нее былсокрушенный иподавленный.
«Но это был не ты!»
— Тебя обманули. Ты была верна.
Он вытер ей слезы, и она заметила кровь на его одежде. Некоторое время они молчали, просто глядя друг другу в глаза. Жжение, охватившее кожу Серве, утихло, а ушибы растворились в какой?то странной, гудящей тупой боли. Как долго, подумалось Серве, сможет она смотреть в эти глаза? Как долго она сможет греться в их всепонимающем взгляде?
«Вечно? Да, вечно».
— Скюльвенд приходил, — в конце концов сказала она. — Он пытался забрать меня.
— Я знаю, — отозвался Келлхус. — Я сказал ему, что он может это сделать.
Откуда?то она и это тоже знала.
«Но почему?»
Он улыбнулся с гордостью.
— Потому, что я знал, что ты этого не допустишь.
«Что они узнали?»
Озаренный светом единственной лампы, Келлхус говорил с Серве нежным, успокаивающим тоном, подстраиваясь под ее ритмы, под биение сердца, под дыхание. С терпением, недоступным для рожденных в миру, он медленно ввел ее в транс, который дуниане называют «поглощением». Извлекая цепочку односложных ответов, Келлхус проследил весь ход ее разговора со шпионом?оборотнем. Потом он постепенно стер оскорбление, нанесенное этой тварью, с пергамента ее души. Поутру она проснется и удивится своим синякам, только и всего. Она проснется очищенной.
Затем Келлхус зашагал через ликующую толпу, заполнившую лагерь, направляясь к Менеанору, к стоянке скюльвенда на морском берегу. Он не обращал внимания на тех, кто громко приветствовал его; Келлхус сделал вид, будто погружен в размышления, что было не так уж далеко от истины… А самые настойчивые исчезали, натолкнувшись на его раздраженный взгляд.
У него осталась одна задача.
Из всех объектов его исследования скюльвенд оказался самым сложным и самым опасным. Он был горд, и это делало его чересчур чувствительным к чужому влиянию. А еще он обладал уникальным интеллектом, способностью не только ухватывать суть вещей, но и размышлять над движениями своей души — докапываться до истоков собственных мыслей.