Но чудище, как мнилось ему, не убивало людей, домогаясь от них не жизни, не плоти и крови, а чего?то иного — возможно, более ценного. Он вдруг обнаружил, что может следить за толпой обреченных и в то же время размышлять — холодно, спокойно, логично, со всей мощью разума, тренированного опытом и годами. Похоже, на сей раз бетламин раздвоил сознание; и ту его часть, что оставалась трезвой и еще покорной ему, куратор мог вырвать из?под власти жуткого сна, наблюдая за ним извне, как бы с некоторого отдаления.
Это было непривычно, и мысли его вначале смешались Он пытался думать обо всем сразу — о пришельцах?двеллерах, затаившихся в сером тумане, о зомби с оловянными глазами и амм?хамматских сену, лишенных душ, о пророчествах Монаха насчет демонов злобных и зверей алчущих — не подобных ли тем, которых Скиф называл ару?интанами? Каким?то краешком сознания он размышлял и о бетламине — загадочном препарате крылатых шшадов; быть может, это средство даровало ему, человеку обычному, лишенному паранормальных талантов, пророческий миг предвидения? Потом раздумья Сарагосы пришли в стройный порядок, и он, продолжая следить за трепетавшими щупальцами монстра, сосредоточился на главной проблеме.
Итак, чего же О н и ищут на Земле? Что И м нужно? Или кто? Вероятно, люди, как подсказывал этот его сон. Но зачем? Что можно взять с человека как такового?
Все ту же плоть и кровь, подумал куратор, внутренние органы, сухожилия, кости и мышечную ткань либо то, что содержится в ней — ничтожное количество йода и железа, немного кальция и прорву воды… Вот и все! Но вряд ли такая мелочь могла интересовать амебоподобное чудище — загадочный символ тех, кого он искал на протяжении последних лет.
Однако имелось и кое?что еще — к примеру, труд человеческий. Он представлял собой великое богатство и иногда, если дело касалось умных мыслей и новых идей, ценился весьма недешево — правда, в земных, а не в инопланетных мерках. Труд этот всегда похищали и отнимали, с древности до нынешних цивилизованных времен; отнимали под тем или иным благовидным предлогом, то ли во славу богов, то ли ради спасения отечества, то ли во имя прогресса и грядущих поколений. Причин и поводов было много, суть одна: всегда находился хозяин, претендовавший на чужие мускулы и чужие мозги. Но хоть мозги, конечно, стоили подороже мышц, вряд ли они представляли особую ценность в галактическом масштабе. У тех, кто сумел добраться до Земли, преодолев пустоту, холод и мрак межзвездного пространства, головы тоже были устроены преотлично — разумеется, если у них были головы.
Что же еще, кроме силы мышц и разума, кроме самой жизни, являлось непреходящей ценностью, дарованной человеку? Быть может, его индивидуальность, умение любить и ненавидеть, различать добро и зло? Его отвага и трусость, эгоизм и гордость, любопытство и юмор, тяга к неведомому, воинственность, благородство, религиозный экстаз? Все доброе и дурное, что делает человека человеком, что переплетается в его душе подобно колючему терновнику, проросшему сквозь розовый куст? Считалось, что это нельзя отделить от личности, нельзя отнять, нельзя похитить… Но так считали м ы, с ледяным спокойствием отметил куратор, считали, не зная и не ведая, как подступиться к этакому глобальному грабежу. Однако те, другие, могут оказаться похитрее…
Итак, талант и труд человеческий можно отнять; их и отнимали не раз, калечили жизни, ломали судьбы, обкрадывали мозги… А душу? Можно ли выкрасть душу?
С этой мыслью он очнулся от наваждения.
За окном разгорался рассвет, в висках гудело и давило, будто сам Харана, бог с жалом змеи, стоял за его плечом, предупреждая о неведомой опасности. Куратор, еще погруженный в ночной кошмар, не сразу понял, что гулкие назойливые трели вовсе не почудились ему, не выплыли из сна вместе с прочими малоприятными воспоминаниями. Они, похоже, существовали сами по себе, и Сарагоса, распознав звонок, вначале дернулся к видеотелефону. Но звонили в дверь, что показалось ему странным: для визитов было рановато.
Он поднялся, пошарил в наплечной кобуре, свисавшей со спинки кресла. Пальцы обхватили ребристую цилиндрическую рукоять, удобно расположились в глубоких желобках; фиолетово?серый кристалл ствольного наконечника словно налился зловещим светом. Сняв оружие с предохранителя и сбросив туфли, Сарагоса неслышно шагнул в коридор, к двери.
Дверь в жилище Августа Мозеля была весьма основательной, бронированной и столь же надежной, как в квартирах журналиста Синельникова, полковника ФРС Чардецкого и прочих кураторовых ипостасей. Глазков в ней не имелось; глазкам он не доверял, памятуя, сколько неосторожных конспираторов словили пулю сквозь предательское отверстие. Что же касается монолитной двери, то вряд ли б кто?нибудь ухитрился прострелить ее из пистолета либо автомата; лишь «файрлорд», базука да еще, пожалуй, лазер справились бы с броневой сталью. Но ручными лазерами на всей Земле располагали только доверенные сотрудники Системы, а что до «файрлордов» и гранатометов, то их владельцы не удосужились бы нажать звонок. Они скорей всего разнесли бы в пух и прах запоры и замки, а потом продырявили все, что есть ценного в квартире, не исключая и хозяина.