Обручальные кольца… Три штуки, самого простого вида, без гравировки и украшений… Кирилл заметил, что проба внутри стерта.
— Одно надень на палец, остальные — в карман! — распорядился Сарагоса. — Мне еще не встречались кабаки, где б не шла такая валюта. Отпустят тебе чего?нибудь, я уверен… на девочку, может, и не хватит, а на пойло, закуску и сигареты — в самый раз! — Он повернулся к окну и повелительно взмахнул рукой. — Ну, Доктор, давай! Клиент ждет. Ты ведь слышал, куда ему нужно попасть, э? Вот и отправь, только ненадолго.
— Это уж как получится, — вымолвил тощий, вставая. Голос у него оказался скрипучим и резким, похожим на карканье ворона.
Затем, не сказав больше ни слова, он в три долгих шага пересек комнату и склонился над Кириллом — так низко, словно хотел клюнуть его носом в лоб. Лицо Доктора было бесстрастным, как у египетской мумии.
Невольно вздрогнув, Кирилл откинул голову, да так и не смог опустить ее — шея вдруг одеревенела.
Теперь он смотрел прямо в физиономию тощего, уставившись на него будто во сне, не в силах оторвать глаз от розоватых зрачков на бледном челе альбиноса; казалось, он внезапно превратился в кролика, зачарованного змеей. Затем стены комнаты вдруг помутнели, потолок взмыл куда?то ввысь, паркет под ногами затянуло зыбкой мглой, яркий июльский полдень за окнами сменился сумеречным светом вечерней зари, а фигура Сарагосы, маячившая у стола, уплыла вдаль, растаяла, слившись с сейфом и стенами, которые тоже растворились в багровой дымке, колыхавшейся словно гигантский и темный театральный занавес. За ним чудились некие неясные формы, слышался мерный усыпляющий гул — не то рокотали морские валы, не то шумел лес под тугими порывами ветра.
«Что со мной? — подумал Кирилл, ужасаясь своей беспомощности, беззащитности и глухому молчанию Хараны. — Что он делает? Этот вурдалак… Этот…»
Бледное лицо склонилось над ним; сейчас Кирилл видел только зрачки — огромные, горящие алым огнем. Беззвучно и неотвратимо он погружался в их пламенную глубину, не в силах шевельнуть рукой, не чувствуя ни боли, ни холода, ни жара; он падал, падал, падал, будто бездонные недра звезды раскрывались перед ним, затягивая вглубь, вращая и кружа в стремительном водовороте. Теперь он не слышал и не видел ничего, кроме сияния этой красноватой пропасти; гул прекратился, и великое алое безмолвие сомкнулось над ним непроницаемой скорлупой.
Он упал.
Переход был внезапным и резким. Он ощутил, что стоит на ногах, что локти опираются на что?то твердое, надежное; до ушей доносились негромкий звон, шелест, звуки льющейся жидкости. Потом он увидел лицо, маячившее на расстоянии вытянутой руки: широкоскулая, слегка одутловатая физиономия, полные губы, набрякшие веки, сизые прожилки на отвислом носу, голая макушка в венчике темных волос. Обычное лицо человека за пятьдесят, долго и преданно дружившего с бутылкой, но с него на Кирилла взирали алые глаза Доктора.
Глава 4
Вне Земли, бар папаши Дейк,
местная дата неизвестна
Нет, не алые. Зрачки у этого типа были скорее темно?багровыми, цвета остывающей лавы — невероятного ‘оттенка, какой не встречался Кириллу нигде и никогда. Ошеломленный, он сильно потер виски, повернул голову. Перед ним, в обширном и мрачном зале, теснилось изрядно народу — в основном молодые парни и мужчины лет под тридцать; одни — в привычной одежде, другие — в длинных пестрых хламидах или нагие по пояс. Были они всех мастей, от жгучих смугловатых брюнетов до белокожих блондинов, и выглядели довольно устрашающе, но, если не считать хламид и странных татуировок вокруг сосков, такую компанию удалось бы встретить на любой мафиозной тусовке — что в Питере, что в Москве, что — без всякого сомнения! — в Чикаго, в Париже или на Гавайских островах. Отличие заключалось лишь в одном: их зрачки багровели, пламенели, отливали оранжевым и розовым, светились пурпуром, сияли красками восхода и заката. Иных расцветок тут не было.
Бар в Чикаго? Не слишком похоже, с лихорадочным возбуждением размышлял Кирилл. Правда, здесь имелась стойка, а за ней целые батареи откупоренных бутылок, из которых явственно тянуло спиртным, но и этот запах был каким?то странным, едким, будто бы с примесью паленой резины, от него пощипывало в носу и першило в горле.
Судорожно вздохнув, он вновь воззрился на бармена — в том, что этот пожилой толстяк с сизым носом является либо барменом, либо хозяином заведения, сомневаться не приходилось. С минуту они смотрели друг на друга в полном молчании, затем красноглазый лег животом на стойку и заглянул вниз, словно высматривая дырку в полу, оставленную возникшим из небытия клиентом. Дыры, однако, не наблюдалось, и толстяк, почесав нос, подвинул к себе пару стаканов да объемистую бутыль.
— Великий Буга, что творится на свете! Надо бы выпить, сынок… Нам обоим надо выпить — и тебе, и папаше Дейку.
Клянусь потрохами шайкала!
Они выпили. Жидкость была прозрачной и огненно?жгучей — крепче водки, как показалось Кириллу. Он поперхнулся, закашлялся, и папаша Дейк ловко сунул ему в рот солоноватый хрустящий сухарик, потом налил еще. Чем?то неуловимым этот крупный красноглазый мужчина напоминал Сарагосу — то ли гулким басом, то ли манерой держаться, уверенной и властной, то ли короткими толстыми пальцами.