— Ты что же, следил за мной? — пряча взгляд, пробормотал Догал.
— Давай сразу договоримся, Марк: вопросы задаю я. Ты отвечаешь, вот так. Понял, нет?
— Не понял. По какому праву ты собираешься меня допрашивать? Что бы я ни сделал, что бы ни сотворил, то — личное… Личное! И к тебе касательства не имеет!
«Ишь как повернул! — промелькнуло у куратора в голове. — Не имеет, э? Ну, ладно, сейчас разберемся, что к чему!» Он воззрился на красную коробочку, уже совершенно уверенный в том, что Догал видит ее не в первый раз. В секретных органах его компаньон не служил, лицедейскому искусству не обучался, а потому бледность и проступивший на висках пот выдавали его с головой.
Вид у Догала был жалкий, но сердце куратора не дрогнуло.
— Значит, личное, говоришь? — в раздумье повторил он. — Возможно, возможно… Всякий тешится, чем может… Только это твое «личное», Марк, очень похоже на предательство.
Догал содрогнулся; по щекам его текли струйки пота, губы прыгали, как у эпилептика.
— Я тебя не предавал, Петр Ильич, — с трудом пробормотал он.
— Ты предал всех нас. Всех!
— Кого — всех?
— Людей. Всех людей!
— Я тебя не понимаю… решительно не понимаю, Петр Ильич… Бред какой?то…
— А я думаю, понимаешь, э? И вот что я тебе скажу, Марк, дорогой мой… — Куратор придвинул к себе трость, обхватил набалдашник в форме тюльпана широкими ладонями и пристроил на них подбородок. — Вот что я тебе скажу… Парни мои со всех сторон — и в этой комнате, и на лестнице, и во дворе, так что никуда ты от нас не денешься. Никуда!
— Парни? Твои парни? Какие парни?
— Племяннички! — рыкнул Сарагоса. — У меня, знаешь ли, чертова прорва племянников, и все косая сажень в плечах вроде него! — Он ткнул пальцем в Скифа. — Так что коли ты не припрятал целый полк в сливном бачке, то дело твое труба. Поговорим еще минут пять, а потом возьмемся за тебя по?настоящему.
Глаза Догала воровато метнулись к красной коробочке. Она лежала на столе между ним и Сарагосой, будто неоспоримое свидетельство предательства; один из них догадывался об этом, другой знал наверняка. И было не столь уж важно, кто предал и кого; пожалуй, эти вопросы интересовали сейчас куратора в последнюю очередь.
Но кто платил за предательство? Кто? И как его найти?
— Возьметесь по?настоящему… — прошептал Догал, подняв взгляд на каменное лицо Сарагосы. — Пытать меня будешь, что ли, Петр Ильич? Объясни!
— Нечего мне объяснять, Марк, — сухо промолвил куратор, вытягивая из кармана кисет. — Объяснять будешь ты!
Он медленно набил трубку, вдыхая терпкие запахи табака и прокуренного, просмоленного дерева, перебивавшие сладкий медовый аромат «голда». Потом стиснул чубук крепкими зубами, огладил коричневую чашечку с острым краем, похожую на изогнувшегося в прыжке дельфина. Эта трубка, одна из самых его любимых, так и называлась — «дельфин». Еще были «катенька», длинная и стройная, как юная красавица, разлапистый «спрут», «пенек», «гнездо» и два десятка других; трубки куратор любил трепетно и нежно. Мысли о них всегда успокаивали его, успокоили и сейчас. Хоть он жалел Догала не больше раздавленного таракана, но сама процедура выбивания сведений была неприятной — столь же неприятной, как всякое насилие. К нему надлежало подготовиться, собрав нервы в кулак.
Чиркнула зажигалка, и к потолку взвилось сизое кольцо. Одно, другое, третье… Куратор заметил, что Догал следит за этими дымными арабесками как зачарованный; губы его посерели, а щеки, и без того бледные, сделались белей свежевыпавшего снега. Вдруг он словно бы очнулся; в глазах промелькнул ужас, лицо сморщилось в какой?то жуткой гримасе, зубы лязгнули, точно компаньон получил сокрушительный удар под челюсть. Потом из горла его вырвался хрип:
— Т?ты… хрр… т?ты что д?делаешь?.. Что? Брови Сарагосы взметнулись вверх.
— Да вот раскурю трубку и прижгу тебе задницу, — не без издевки пообещал он. — А племянничек мой посодействует… чтоб ты, значит, не дергался.
— Хрр… н?не надо… н?не надо…
Куратор, удивленный, привстал. Глаза Догала закатились, на брюках начало расплываться мокрое пятно, и в ароматы табака и «голда» внезапно вклинился резкий запах мочи.
Глаза Догала закатились, на брюках начало расплываться мокрое пятно, и в ароматы табака и «голда» внезапно вклинился резкий запах мочи. «Что это с ним? — мелькнула мысль. — Приступ? Эпилептический припадок? Только что был жив?здоров, хоть и бледноват… сидел да торговался, тянул время, финтил, выкручивался так и этак, и вдруг — приступ! Как у черта от святой воды! С чего бы?»
Заметив краешком глаза, как напрягся Скиф, куратор махнул ему рукой: сиди, мол, не вмешивайся! С Догалом происходило что?то странное, что?то необъяснимое, в чем полагалось разобраться немедля, но помощь «племянника» тут, пожалуй, была не нужна. Сарагоса поднялся, обогнул стол и, попыхивая трубкой, сверху вниз глянул в помертвевшее лицо компаньона. Сизый дымок струился вверх, к потолку, образуя миниатюрные подобия перистых облачков — полупрозрачных, как матовая калька, невесомых, безобидных… Но в зрачках Догала стыл такой ужас, будто здесь, в его комнате, расплывался смертоносный гриб ядерного взрыва.