— А разве формальной церемонии не будет? — спросил мальчик.
Кардинг кашлянул.
— Я… э-э, нет, — ответил он. — Нет, не думаю. — Он глянул на других старших волшебников, и те покачали головами. — Нет. У нас ее никогда не было. Не считая банкета, разумеется. Э-э. Видишь ли, это ведь не коронация: аркканцлер, понимаешь ли, он возглавляет братство волшебников, он, — под золотистым взглядом голос Кардинга постепенно затихал, — он, понимаешь… он… первый… среди… равных…
Посох зловеще зашевелился и, повернувшись, нацелился в его сторону. Кардинг торопливо отступил. Койн, похоже, снова прислушался к какому-то внутреннему голосу.
— Нет, — произнес он наконец, и, когда заговорил опять, его голос приобрел тот объем и гулкость, которых, если вы не волшебник, вам удастся добиться только при помощи большого количества очень дорогой звуковоспроизводящей аппаратуры. — Церемония состоится. Церемония должна состояться, люди должны знать, что волшебники правят миром, но пройдет она не здесь. Я сам выберу место. И все волшебники, что когда-либо проходили через эти ворота, будут присутствовать на ней, понятно?
— Некоторые из них живут довольно далеко, — осторожно заметил Кардинг. — Дорога отнимет время, так что…
— Они волшебники! — выкрикнул Койн. — И могут оказаться здесь в мгновение ока! Я дал им такую власть! Кроме того, — его голос понизился и вновь принял нормальное звучание, — с Университетом покончено. Он не был домом для магии, он был ее тюрьмой. Я построю нам другой дом.
Он вынул шляпу из коробки и улыбнулся ей. Лузган и Кардинг затаили дыхание.
— Но…
Они оглянулись. Это заговорил Хакардли, хранитель Закона. Волшебник в изумлении то открывал, то закрывал рот.
Койн повернулся и приподнял одну бровь.
— Но ты, надеюсь, не станешь закрывать Университет? — дрожащим голосом осведомился старый волшебник.
— Он нам больше не нужен, — заявил Койн. — Это обиталище пыли и старых книг. Мы оставили его позади. Не так ли… братья?
Собравшиеся ответили дружным невнятным бормотанием. Им было трудно представить себе жизнь без древних камней. Ну, хотя, если подумать, пыли здесь, конечно, много, да и книги довольно старые…
— В конце концов… братья… кто из вас заходил в последние несколько дней в эту вашу темную библиотеку? Магия теперь внутри вас, а не заточена между крышками переплетов.
Разве вас это не радует? Есть ли здесь кто-нибудь, кто за прошедшие двадцать четыре часа не сотворил больше чудес, настоящих чудес, чем за всю предыдущую жизнь? Есть ли здесь кто-нибудь, кто в глубине своей души искренне со мной не согласен?
Лузган содрогнулся. В самой глубине его души пробудился другой, внутренний Лузган, который теперь рвался наружу, высказаться. Это был Лузган, который ощутил внезапную тоску по тем спокойным дням, когда магия была кроткой и смирной, шлепала по Университету в старых тапочках, всегда находила время выпить стаканчик шерри, не была похожа на раскаленный меч, пронзающий мозг, и, самое главное, не убивала людей.
Лузган с ужасом почувствовал, что его голосовые связки напряглись, как струна, и приготовились выразить несогласие.
Посох пытался найти его. Лузган чувствовал, как он его ищет. Посох испарит его, совсем как бедного старину Биллиаса. Лузган крепко сжал зубы, но это не помогло. Его грудь набрала воздуха. Зубы скрипнули.
Беспокойно топчущийся на месте Кардинг наступил ему на ногу. Лузган завопил.
— Извини, — бросил Кардинг.
— Что-то случилось, Лузган? — поинтересовался Койн.
Лузган, внезапно ощутив себя свободным, с наслаждением прыгал на одной ноге. По мере того как его ступню охватывала мучительная боль, по телу распространялась волна облегчения, и он был необычайно благодарен, что семнадцать стоунов кардинговой массы избрали пальцы именно его ноги, чтобы обрушиться на них всей своей тяжестью.
Его вопль разбил сковывающие волшебников цепи. Койн вздохнул и поднялся со своего табурета.
— Хороший выдался денек, — сообщил он.
Было два часа утра. По улицам Анк-Морпорка в полном одиночестве змеились струйки речного тумана. Волшебники не одобряли людей, которые шляются по улицам после полуночи, так что никто и не шлялся. Вместо этого все спали беспокойным зачарованным сном.
На Площади Разбитых Лун, где некогда торговали таинственными удовольствиями, где в освещенных факелами и занавешенных лавках припозднившийся гуляка мог купить все что угодно — от тарелки заливных угрей до венерической болезни, — на этой площади клубился туман, и оседающая влага капала в промозглую пустоту. Лавки исчезли. Их сменили сверкающий мрамор и статуя, изображающая какого-то духа и окруженная ярко освещенными фонтанами. Глухой плеск фонтанов был единственным звуком, разрушающим холестерин молчания, который сжимал в своих тисках сердце города.
Тишина царила и в темном массивном здании Незримого Университета. Если не считать…
Лузган крался по утопающим в тени коридорам, словно двуногий паук, перебегая — или, по крайней мере, быстро хромая, — от колонн к дверным проемам, пока не достиг мрачных дверей библиотеки. Здесь он нервно вгляделся в окружающую темноту и после некоторого колебания тихо, очень тихо постучал.