— Но ты сказал, что это символ волшебства! То, к чему стремятся все волшебники! Ты не можешь бросить ее на произвол судьбы!
— Может, поспорим?
Ринсвинд откинулся на поручни. Он испытывал странное удивление. Он что-то решил. Это было его решение. Оно принадлежало ему. Никто не заставлял его принимать это решение. Иногда ему казалось, что вся его жизнь состоит из неприятностей, в которые он попадает из-за абсолютно посторонних людей. Но на этот раз он принял решение, и дело с концом. Мир спасет кто-нибудь другой, а Ринсвинд пожелает ему удачи. Он принял решение.
Его брови нахмурились. Почему он не испытывает никакой радости?
«Потому что это неверное решение, идиот».
«Прекрасно, — подумал он, — только голосов в башке мне не хватало. Убирайся вон».
«Но мое место здесь». «Ты хочешь сказать, что ты — это я?»
«Твоя совесть».
«О-о».
«Ты не можешь допустить, чтобы шляпу уничтожили. Это символ…»
«Да ладно, знаю…»
«…Символ магии, подчиняющейся Закону. Магии под контролем человечества. Ты же не хочешь вернуться в темную япоху…»
«Чего?»
«Япоху…»
«Я хотел сказать эпоху?»
«Точно. Эпоху. Вернуться на эпоху назад, во времена, когда правила сырая магия. Каждый день вся структура реальности сотрясалась до основания. Могу тебе сообщить, это было довольно жутко».
«А откуда я об этом знаю?»
«Расовая память».
«О Создатель! И у меня она есть?»
«Ну-у, частично».
«Но почему опять я?»
«В душе тебе известно, что ты — настоящий волшебник. Слово «Волшебник» выгравировано в твоем сердце».
— Да, но вся беда в том, что я постоянно встречаю людей, которые требуют доказательств этому, — с несчастным видом объяснил Ринсвинд.
— Что ты сказал? — переспросила Канина.
Ринсвинд посмотрел на расплывчатое пятно на горизонте и вздохнул.
— Да так, сам с собой разговариваю…
Кардинг критически оглядел шляпу, обошел вокруг стола, взглянул на нее под другим углом и наконец изрек:
— Неплохо. Откуда октарины?
— Это просто очень хорошие анкские камни, — пояснил Лузган. — Но ты-то попался…
Шляпа получилась роскошной. Лузган даже был вынужден признать, что выглядит она намного красивее настоящей. Старая шляпа аркканцлера имела довольно потрепанный вид; вышитые на ней золотой нитью узоры потускнели и вытерлись. Дубликат значительно отличался в лучшую сторону.
В нем чувствовался стиль.
— Особенно мне нравятся кружева, — заметил Кардинг.
— Я с ней черт знает сколько возился.
— А почему ты не прибег к магии? Кардинг пошевелил пальцами и схватил появившийся в воздухе высокий запотевший бокал, в котором под бумажным зонтиком и кусочками фруктов плескался какой-то тягучий и дорогой коктейль.
— Она не сработала, — ответил Лузган. — Не получилось, гм, сделать все как следует. Почему-то. Пришлось каждую блестку пришивать вручную. Он взял коробку со шляпой в руки.
Кардинг кашлянул в свой бокал.
— Не убирай ее пока, — попросил он, забирая у Лузгана коробку. — Мне всегда хотелось примерить эту…
Он повернулся к большому зеркалу, висящему у казначея на стене, и почтительно опустил шляпу на довольно засаленные волосы.
Это был конец первого дня чудовства, и волшебникам удалось изменить все, кроме самих себя.
Но нельзя сказать, что они не пробовали измениться — потихоньку, когда думали, что никто на них не смотрит. Даже Лузган предпринял такую попытку в уединении своего кабинета. Он умудрился стать на двадцать лет моложе, с торсом, на котором можно колоть камни, но стоило ему перестать концентрироваться на своей фигуре, как она сразу обмякла и не самым приятным образом вернулась к старому, знакомому обличью и возрасту. Во внешности есть нечто упругое. Чем дальше вы отбрасываете ее от себя, тем быстрее она возвращается. И тем сильнее бьет. Железные шары с шипами, палаши и большие тяжелые палки с вбитыми в них гвоздями считаются весьма страшным оружием, но они ничто по сравнению с двадцатью годами, которые внезапно обрушиваются на ваш затылок.
Это потому, что чудовство не действует на вещи, которые по сути являются магическими. Тем не менее, волшебники все-таки внесли в свой облик ряд важных изменений. Мантия Кардинга, к примеру, превратилась в образчик подавляющей безвкусицы из кружев и шелка. Волшебник стал похож на большой кусок красного желе, задрапированный вязаными салфетками.
— А она мне идет, что скажешь? — поинтересовался Кардинг и поправил поля шляпы, придав ей неуместно залихватский вид.
Лузган ничего не ответил. Он смотрел в окно.
Кое-что действительно изменилось в лучшую сторону. День прошел в трудах.
Старые каменные стены исчезли. Теперь на их месте стояла довольно симпатичная ограда, за которой сверкал город — поэма из белого мрамора с красной черепицей. Река Анк перестала выглядеть забитой илом сточной канавой, которую Лузган знавал с детства, но обернулась поблескивающей, прозрачной, как стекло, лентой, где — о, очаровательный штрих! — в чистой, словно талый снег, воде[6] плавали, разевая рты, толстые карпы.
С воздуха Анк-Морпорк, должно быть, выглядел ослепляюще. Он сиял. Тысячелетиями копившиеся отходы были сметены прочь. Этот вид вызывал у Лузгана странную неловкость. Казначей чувствовал себя не на месте, как будто примерил новую одежду, от которой чешется все тело. Конечно, на нем и в самом деле была новая одежда и от нее действительно чесалось тело, но причина крылась не в этом. Новый мир был очень даже славным, таким, каким ему следовало быть, и все же, все же… «Чего ж мне все-таки хочется? — подумал Лузган. — Изменить окружающую действительность или просто устроить ее более подходящим образом?»