— В смысле, я не хотел бы тебя обидеть…
— Ну?
— Просто я не мог не заметить…
— Гм-м?
— У тебя совершенно определенный подход ко всем незнакомцам.
Ринсвинд быстро пригнулся, но ничего не произошло.
— Что ты там, внизу, делаешь? — раздраженно спросила Канина.
— Извини.
— Я знаю, что ты думаешь. Но ничего не могу поделать, в отца пошла.
— Кем же он был? Коэном-Варваром?
Ринсвинд ухмыльнулся, чтобы показать, что это он так шутит. По крайней мере, его губы предприняли отчаянную попытку изобразить полумесяц.
— Ничего смешного не вижу, волшебник.
— Что?
— Я в этом не виновата.
Губы Ринсвинда беззвучно зашевелились.
— Прости, — наконец пробормотал он. — Я правильно понял? Твой отец в самом деле Коэн-Варвар?
— Да. — Девушка бросила на Ринсвинда хмурый взгляд и добавила: — У каждого должен быть отец. Полагаю, даже у тебя.
Она заглянула за угол.
— Все чисто. Пошли.
Когда они зашагали по влажной мостовой, Канина продолжила:
— Наверное, твой отец тоже был волшебником.
— Вряд ли, — отозвался Ринсвинд. — Волшебству не позволяется передаваться от отца к сыну.
Он замолк. Он знал Коэна и даже присутствовал на одном из его бракосочетаний, когда Коэн женился на девушке, которая была ровесницей Канины. Этого у Коэна было не отнять, он использовал каждый час своего времени на полную катушку.
— Куча народу была бы не прочь пойти в Коэна, ну, он лучше всех сражался, был величайшим из воров и…
— Куча мужчин, — оборвала его Канина. Она прислонилась к стене и смерила волшебника свирепым взглядом. — Есть такое длинное слово, мне его сказала одна старая ведьма… никак не могу вспомнить… вы, волшебники, знаете все о длинных словах.
Ринсвинд перебрал в памяти длинные слова.
— Мармелад? — наугад брякнул он. Девушка раздраженно покачала головой.
— Оно означает, что ты пошел в своих родителей. Ринсвинд нахмурился. Насчет родителей у него было слабовато.
— Клептомания? Рецидивист? — начал гадать он.
— Начинается с «Н».
— Нарциссизм? — в отчаянии высказался Ринсвинд.
— Носследственность, — вспомнила Канина. — Та ведьма объяснила мне, что это значит. Моя мать была танцовщицей в храме какого-то безумного бога, а мой отец спас ее, и… они какое-то время были вместе. Говорят, внешность и фигура достались мне от нее.
— И они очень даже недурны, — с безнадежной галантностью вставил Ринсвинд. Канина покраснела.
— Да, но от него мне достались жилы, которыми можно швартовать корабли, рефлексы, точно у змеи на горячей сковородке, ужасная тяга к воровству и жуткое ощущение, что при первой встрече с человеком я прежде всего должна всадить нож в его глаз с расстояния в девяносто футов. И ведь я могу, — с едва различимой гордостью добавила она.
— О боги.
— Мужчин это отталкивает.
— Наверное, — слабо подтвердил Ринсвинд.
— После того как они об этом узнают, очень трудно удержать их возле себя.
— Полагаю, только за горло, — кивнул Ринсвинд.
— Совсем не то, что нужно, чтобы наладить настоящие отношения.
— Да. Понимаю, — сказал Ринсвинд. — И все же это здорово помогает, если хочешь стать знаменитым вором-варваром.
— Но нисколечки не помогает, — возразила Канина, — если хочешь стать парикмахером.
— А-а.
Они уставились на туман.
— Что, действительно парикмахером? — уточнил Ринсвинд. Канина вздохнула.
— Видимо, на парикмахеров-варваров спрос небольшой, — заметил Ринсвинд.
Канина вздохнула.
— Видимо, на парикмахеров-варваров спрос небольшой, — заметил Ринсвинд.
— То есть никто не нуждается в «подстричь-и-отрубить».
— Просто каждый раз, когда я вижу набор для маникюра, меня охватывает ужасное желание рубить направо и налево двуручным ножом для заусениц. В смысле, мечом.
— Я знаю, как это бывает, — вздохнув, поведал Ринсвинд. — Я хотел быть волшебником.
— Но ты и есть волшебник.
— О-о. Конечно, но…
— Тихо!
Ринсвинд почувствовал, что отлетает к стене, где ему за шиворот необъяснимым образом потекла струйка капель сконденсировавшегося тумана. В руке Канины неведомо откуда взялся широкий метательный нож, а сама она пригнулась, словно дикий зверь или, что еще хуже, дикий человек.
— Что… — начал было Ринсвинд.
— Заткнись! — прошипела она. — Кто-то приближается!
Она плавно выпрямилась, крутнулась на одной ноге и метнула нож.
Послышался глухой, гулкий, деревянный стук.
Канина стояла и смотрела перед собой застывшим взглядом. В кои-то веки героическая кровь, которая пульсировала в ее венах, не оставляя ей ни малейшего шанса прожить жизнь счастливой домохозяйки, ничем не могла ей помочь.
— Я только что убила деревянный ящик, — проговорила девушка.
Ринсвинд заглянул за угол.
Сундук, из крышки которого торчал все еще дрожащий нож, стоял посреди мокрой улицы и смотрел на Канину. Потом, перебирая крошечными ножками в сложном рисунке танго, он слегка изменил положение и уставился на Ринсвинда. У Сундука не было абсолютно никаких видимых черт, если не считать замка и пары петель, но он мог уставиться на вас пристальнее, чем целый выводок сидящих на скале игуан. Он мог переглядеть статую со стеклянными глазами. В том, что касается патетического взгляда брошенного и оскорбленного существа, Сундук мог переплюнуть любого получившего пинка спаниеля и отправить его скулить в конуру. В Сундуке торчало несколько сломанных стрел и сабель.