Дрова в костре догорали, и часовые на постах успели смениться, а мы все не могли закончить разговор, боясь упустить что-нибудь важное.
Стояла глубокая ночь. Звезды ярко сверкали на черном горианском небе. Три взошедшие луны сейчас были особенно прекрасны. Матросы давно спали, расстелив на песке покрывала и укутавшись в плащи и накидки.
Воды реки с тихим мерным журчанием неторопливо катились мимо нашего погрузившегося в сон маленького лагеря, чтобы в двух сотнях пасангов отсюда влиться в бескрайнюю блистательную Тассу.
Лес продолжал жить своей ночной жизнью, и до наших ушей доносились крики птиц и рев слина, от которого кровь стыла в жилах. В такие мгновения было особенно приятно бросить взгляд на возвышающийся рядом черной громадой корпус «Терсефоры», под защитой которого я чувствовал себя в безопасности.
Вдруг от тени, отбрасываемой бортом корабля, отделилась небольшая тень, двинувшаяся по направлению ко мне. Вскоре на ней уже можно было различить короткую тунику рабыни, а еще через мгновение отблеск костра упал на металлический ошейник.
Вскоре на ней уже можно было различить короткую тунику рабыни, а еще через мгновение отблеск костра упал на металлический ошейник.
— Привет, Шира, — бросил я подошедшей девушке.
— В лесу вы заставили меня нести на себе мешок с товарами для обмена, — начала она. — После этого вы надели на меня наручники и отправили одну в самую чащу, где охотятся слины и пантеры. Женщины Вьерны нанесли мне множество оскорблений, меня высекли.
— Ты — рабыня, — пожал я плечами.
— Я вас ненавижу! — воскликнула Шира.
Я взглянул ей в лицо.
— Вы заставляете меня учиться готовить пищу, шить одежду и даже гладить! — продолжала она.
— Ты — рабыня, — повторил я.
— А сегодня вечером я вообще принуждена была прислуживать вам за ужином! — Она кипела от негодования. — Вы заставили меня служить вам как какую-нибудь рабыню из пага-таверны!
— Чей на тебе ошейник? — спросил я. Девушка молча отвернулась.
— Разве он не означает, что ты — моя рабыня?
Она сжала кулачки. Стояла такая тишина, что слышно было, как шумит вода в реке.
— Зачем вы купили меня? — не выдержала Шира.
— Чтобы ты помогла мне в осуществлении определенных планов, послужила, так сказать, орудием в достижении намеченной мной цели.
— И моя роль уже сыграна?
— Да.
— Значит, теперь вы снова можете продать меня? — прошептала она.
— Или убить, — добавил я.
— Да, или убить, если это доставит вам удовольствие.
— Правильно. Но я торговец и не люблю нести убытки. А за тебя я заплатил три монеты золотом и пять серебряных тарсков.
— Я не вещь! Не какое-нибудь животное! — закричала она.
— Вот именно, вещь. Ты — моя собственность. Как могло быть моей собственностью какое-нибудь животное. Ведь ты — рабыня.
— Да, я — рабыня! — разрыдалась она. — Рабыня! Рабыня!
Я не сделал попытки ее утешить: утешение — не для рабов.
— А на невольничьем рынке в Лидиусе, когда вы увидели меня прикованной цепями к металлическому штырю, — с вызовом спросила Шира, — вы тоже думали только о своих планах?
— Нет, — признался я.
Она дерзко взглянула мне в лицо.
— И твой поцелуй, когда я пробовал твои губы там же, на невольничьем рынке, тоже не оставил меня равнодушным, — добавил я.
— А в трюме, когда вы использовали меня после клеймения?
— Да, и это мне тоже понравилось.
— Так неужели все, что было между нами, ничего для вас не значит?
— Абсолютно.
— Ну, значит, я действительно всего лишь жалкая, ничтожная рабыня, — горестно заключила она.
— Совершенно верно, — подтвердил я.
Сейчас, в лунном свете и отблесках догорающего костра, Шира казалась особенно привлекательной. Прав был продававший ее на невольничьем рынке в Лидиусе владелец: она красива. И принадлежит мне.
— Сегодня вечером, — продолжала девушка, — я прикоснулась к вашему плечу. — Она низко опустила голову. — Вы не представляете, чего мне это стоило.
Несколько ан я боролась сама с собой, но так и не смогла удержаться. Я прикоснулась к вам, но ваши глаза были такими чужими, такими холодными.
Я не ответил.
— Я больше не женщина-пантера. — Она подняла глаза и, к моему удивлению, добавила: — И не хочу ею быть.
Я молчал.
— Там, в трюме, вы научили меня, что такое быть настоящей женщиной. — Она снова уронила голову. — Вы заглянули в самые далекие тайники моего тела, моей души, не оставив ничего, что могло бы принадлежать мне, кроме разве что моей покорности.
— Женщине в ошейнике и не позволяется иметь ничего своего, — ответил я.
Она злобно взглянула на меня.
— А тебя разве еще не пора заковывать в цепи на ночь? — спросил я.
— Пора, — раздраженно ответила она. — Самое время!
Я заметил в песке у ее ног длинную черную цепь от наручников.
— Я позову кого-нибудь из матросов. Он позаботится о тебе ночью.
— Я прикоснулась к вам сегодня вечером, а ваши глаза были такими чужими, такими холодными, — пробормотала Шира. Она перевела взгляд на черную цепь у своих ног, наполовину закрытую песком. — Ваши глаза были такими чужими, — едва слышно повторила она.
— Я позову тебе кого-нибудь, — пообещал я.
— Хозяин!
Я был поражен. Шира впервые назвала меня так. Это слово слишком тяжело слетало с ее губ.