— Сколько врагов в цитадели? — первым делом спросил Сеня, когда мы наконец добрались до ставки верховного главнокомандующего крестоносным гарнизоном.
— Это только одному богу известно, — развел руками Боэмунд и, поймав на себе испепеляющий взор Рабиновича, поправился: — Сейчас посчитаем… Сарацины, мать вашу в портовую таверну, выходи строиться на утреннюю поверку!
Несколько секунд я оторопело смотрел на перстоносца, не понимая: он с детства был дураком, или рыцарские турниры его таким сделали.
С чего Боэмунд решил, что заклятые враги его распоряжениям подчиняться станут?.. Был бы у меня палец, я бы им непременно покрутил у виска. А так пришлось выказывать свое презрение недоумку путем установки персональных меток на его кожаных башмаках. Я уже и ногу задрать собрался, да так и застыл — на стены цитадели стали выбираться сельджуки и аккуратненько строиться в две шеренги… Мать моя сучка! Как же они тут без нас друг с другом воевали?
— По порядку номеров рассчи-тайсь! — сложив ладони рупором, рявкнул Боэмунд, едва увидев, что сарацины построились на стенах.
— Первый, второй, третий… — понеслось по рядам аборигенов, удаляясь от нас по кругу.
Я оторопело смотрел то на турок, то на перстоносца, совершенно не понимая того, что здесь творится. Интересно, что бы сказал товарищ Сталин, если бы немцы во время Второй мировой вот так вот беспрекословно команды наших военачальников выполняли?.. Сам себе на этот вопрос я ответить не мог. Для этого нужно было бы быть либо самим Сталиным, либо, по крайней мере, кавказской овчаркой. Уж они-то характер джигитов знать лучше других псов должны! Ну а пока я над этой проблемой размышлял, перекличка, сделав круг по цитадели, закончилась. Последний сарацин назвал свой номер — две тысячи третий — и один из турок сбросил вниз веревочную лестницу. Затем спустился по ней, подбежал к перстоносцу и вытянулся в струнку.
— Товарищ Боэмунд, расчет личного состава закончен, — доложил он. — Все подчиненные в наличии, за исключением Кирдык-паши, который опять сбежал в город к своему гарему.
— Ладно, найдем, вернем обратно, — хмыкнул перстоносец. — Вольно, разойтись!
Сарацин рванулся к веревочной лестнице, что-то удивленно лопоча на ходу, а Боэмунд хлопнул себя ладонью по лбу. Он явно хотел чем-то возмутиться, но позабыл, что на руке его стальная перчатка. А когда вспомнил, было уже поздно. Бронированная длань совершила стыковку с незащищенным лбом рыцаря, и тот свалился на брусчатку, мгновенно потеряв сознание. Нам пришлось потратить немало времени, чтобы привести перстоносца в чувство.
— На все воля божья, блин, — кротко вздохнул он, потирая ушибленное место. Перчатку, правда, в этот раз предварительно снял. — Вот только не знаю, на хрена Господу понадобилось лишать меня разума в такой момент?! Около меня же сам Ибн ал-Асир был, начальник презренных язычников, запершихся в цитадели.
— И чего же ты его не арестовал? — поинтересовался Ваня.
— Затмение нашло, — вздохнул Боэмунд. — Видите, как один ваш вид на людей действует? И я забыл о том, что передо мной враг, да и сарацины, думаю, с перепуга мне о своей численности доложили. Раньше они даже парламентеров впускать отказывались!
— Сеня, тогда, может быть, поговоришь с сарацинами? — спросил Ваня. — Глядишь, они нам и сдадутся. А нет, так мне недолго и пару стенок развалить.
Мой хозяин совету омоновца внял и попытался убедить неразумных хазар, то бишь турок, прекратить сопротивление и немедленно сдаться властям. Я-то уже знал, что из этой затеи получится, а наивный Сеня все еще верил в лучшее. Его ожидания не оправдались, и вместо немедленной сдачи сарацины демонстративно повернулись к нему спиной, а кто-то со стены еще и добавил, что со взяткодавцами они общаться не собираются.
Тогда ведение переговоров взял в свои мощные лапы Ваня Жомов. Однако и его попытки не увенчались успехом. К моему удивлению, омоновец довольно долго был хладнокровным, а когда наконец разозлился и собрался свалить стену цитадели тем же способом, каким мы обрушили в реку скалу, когда помогали Гераклу чистить конюшни, нам с Сеней пришлось Жомова удерживать. Все- таки это у омоновца башни нет, а у цитадели они имеются. И с этих башен на голову Жомова может не только кипящая смола политься, а и что-нибудь похуже.
Все- таки это у омоновца башни нет, а у цитадели они имеются. И с этих башен на голову Жомова может не только кипящая смола политься, а и что-нибудь похуже. Например, вино. Ваня ведь такой бессмысленной растраты ценного добра не переживет и может получить себе острую сердечную недостаточность. А тогда — прощай ОМОН!..
— Вот видите, какие они? — поинтересовался Боэмунд, когда нам удалось немного успокоить Жомова. — Не только язычники и еретики, но еще и быдлястые варвары…
— Какие? — оторопел мой Сеня.
— Оба-на, классную я фразу придумал! — перстоносец опять хотел себя хлопнуть ладонью по лбу, но в этот раз сначала внимательно осмотрел свою лапу, проверяя, нет ли на ней железной перчатки, и только затем исполнил задуманное. — Писец, ко мне. Пиши: «Любезная моя Катерина Матвеевна…»
Я понял, что это надолго. Коротко тявкнув, я попытался объяснить Сене свою точку зрения, но хозяин на меня внимания не обратил. Он задумчиво смотрел на цитадель, делая в уме какие-то расчеты. А поскольку Рабинович при этом теребил кончик носа, я понял, что его вновь посетила какая-то гениальная идея. Теперь оставалось только одно — сидеть и ждать, пока умная мысль в голове Рабиновича уложится поудобнее, сформируется поконкретнее и будет готова к подаче окружающим. Жомову симптомы усиленной умственной деятельности моего хозяина тоже были знакомы, и Ваня, приготовившись к долгому ожиданию, собрался чистить пистолет. Правда, единственное, что он успел сделать, так это вытащить оружие из кобуры и вынуть из него затвор.