— Сидеть, — скомандовал мне Сеня, указывая рукой на лестницу. — Сторожи!
Кроме как подчиниться приказу, мне ничего другого не оставалось. Не мог же я, в самом деле, бунт поднимать в тот момент, когда у Рабиновича нервы совершенно расшатались. Все-таки, кроме меня, его поберечь некому. Вот я и уселся покорно на нижних ступенях лестницы, намертво заблокировав и вход, и выход со второго этажа.
Пока мои менты и прочие члены экспедиции собирались, я внимательно прислушивался к шуму, доносившемуся с улицы. Собственно говоря, бунт в местной тюрьме, с одной стороны, нас никак не касался. Тут у них свои власти и свои, соответственно, органы внутренних дел. Но, с другой стороны, все, происходящее сейчас в Иерусалиме и окрестностях, имело к нам непосредственное отношение.
Погруженный в свои мысли, я немного утратил бдительность, поэтому не заметил, как шум на городских улицах приблизился вплотную к нашему постоялому двору.
Но, с другой стороны, все, происходящее сейчас в Иерусалиме и окрестностях, имело к нам непосредственное отношение.
Погруженный в свои мысли, я немного утратил бдительность, поэтому не заметил, как шум на городских улицах приблизился вплотную к нашему постоялому двору. Аборигены снаружи визжали как резаные, улюлюкали и распевали похабные частушки. Трактирщик, напуганный их воплями, бросился запирать входную дверь, но сделать этого не успел. От мощного удара снаружи ее сорвало с петель и закинуло едва ли не к противоположной стене. Я оскалился, приготовившись к схватке, и коротко гавкнул, призывая моих коллег поторопиться.
А следом за дверью, познавшей радость полета, в трактир ворвались штук двадцать аборигенов самого замызганного вида. В основном это были турки, но среди прочих нападавших был один негр, один еврей, с еще большим, чем у моего Сени, носом, и парочка типов вполне европейской наружности. Одеты они были в какое-то замызганное рванье, небриты и воняли ничуть не лучше козлов. Мне этот запах однажды довелось в цирке понюхать, когда мы с Сеней там по вызову были. А поехали в цирк потому, что одна акробатка… Впрочем, сейчас мне не до того, чтобы вам истории из милицейских будней рассказывать!
Примерно половина ворвавшихся в трактир оборванцев, вооруженных к тому же всяческим холодным оружием, начиная от столового ножа и кончая огромной, зазубренной алебардой, сметя хозяина заведения, помчалась на кухню, а вторая часть бандитов бросилась прямо в мои объятия. Я, конечно, пес опытный и в боях закаленный, но каждый дурак знает, что против лома нет приема. У напавших на меня оборванцев ломов, правда, не было, но зато была алебарда и прочая гадость. Да к тому же они меня в десять раз по численности превосходили. Трезво оценив ситуацию, я рыкнул на аборигенов и, изобразив попытку прыжка, заставил их отшатнуться. Оборванцы на секунду замешкались, решая, как побыстрее со мной разделаться, но мне этого хватило для того, чтобы отойти на несколько ступенек наверх. А тут и мои менты подоспели.
— Это что тут за козел на моего пса оружием машет? Убью, блин, гада! — завопил Сеня и, перепрыгнув через меня, бросился в атаку.
Позади, на лестнице, тут же раздались грузные жомовские шаги, и я, прекрасно зная, сколько еще народа побежит следом, чтобы не быть затоптанным, вынужден был рвануться вперед и с ходу врубиться грудью в толпу аборигенов. На глаза мне попалась чья-то грязная рука с кривым ножом. Я брезгливо поморщился, а затем вцепился в эту конечность клыками. Абориген заорал, выпустил нож и свалился на пол, каким-то странным способом пытаясь отпихнуть меня ногами в сторону. Честное слово, большего идиота в преступном мире я еще не встречал! Если ногами собирался от меня отбиваться, то нечего падать было. Ну а раз уж упал, лежи, не шурши. Мне ведь недолго руку отпустить и в горло вцепиться.
Сеня мой тоже времени даром не терял. Перепрыгнув через меня, он резиновой дубинкой вколотил алебарду в пол так, что наружу от нее только древко торчать осталось. Не теряя темпа, Рабинович огрел «демократизатором» по давно не мытой башке еще одного оборванца и приготовился наставить шишек третьему, но сделать это не успел. Все до единого аборигены, даже те, кто уже на кухню пробрался, бухнулись на колени, повернувшись лицом к лестнице, по которой торопливо, но неуклюже спускался Попов. Не обращая никакого внимания ни на моего хозяина, ни на Ванюшу, аборигены троекратно прокричали «гип-гип-ура!», а затем один из них подполз на коленях к застывшему в оцепенении на нижних ступеньках лестницы Попову.
— Простите, ваша светлость, не губите! — отрывисто завопил он, а остальные бандиты дублировали каждое слово. — Мы же не знали, что вы уже здесь.
— Кто здесь? — оторопел Андрюша. Да, собственно говоря, не он один. Ваня с Рабиновичем так и застыли, как манекены в витрине исторического магазина, да и я от неожиданности покусанную руку из зубов выпустил.
— Вы здесь. И ваши друзья здесь! — дрожащим от страха голосом пояснил абориген. — Клянусь здоровьем моей жены, пять лет назад умершей, мы просто даже представить не могли, что вы в этом трактире окажетесь. Прошу вас…