— Вы собрались одни идти в Никею? — Петр посмотрел на нас так, будто мы уже были привидениями. — С ума сошли. Вас же там быстро ислам принять заставят…
— Запомни, мужик, настоящего российского мента против его воли никто и ничего заставить сделать не сможет, — с ухмылкой перебил его Жомов.
И я с ним был абсолютно согласен.
Глава 6
Остатки разбитого войска Петра Пустынника разошлись с ментами, как уссурийский тигр с императорским пингвином в средней полосе России: я тебя не видел, ты меня не знаешь, и жене не говори, что меня так далеко от дома встречал. Ландскнехты поплюхали обратно в Константинополь — нищенствовать там, показывая страшные боевые раны, умело нарисованные красками. А милицейская троица, в сопровождении Абдуллы и Ахтармерза, под охраной Мурзика, естественно, направилась прямиком в Никею — разузнать новости, загрузиться припасами на дальний путь и подобрать Попову более комфортное транспортное средство.
Никея, прилепившаяся к берегу какого-то обширного водоема, в отличие от практически голого Цивитота была обнесена добротной каменной стеной, никак не меньше шести метров высотой. Издалека за этой стеночкой путешественники еще могли разобрать разноцветные крыши дворцов и минаретов, а вот прямо от ворот архитектура города не просматривалась, как не просматривалось вообще ничего, поскольку ворота Никеи были тщательно заперты и на громкий стук Жомова никто не отвечал.
— Повымерли они там, что ли? — удивленно пожал плечами омоновец. — Какого хрена никто к дверям не подходит?
— Может быть, пойдем до берега прогуляемся? — предложил Попов. — Стена-то наверняка прямо в воду обрывается, но, может быть, рыбаков увидим, попросим, чтобы ворота кто-нибудь открыл.
— Нет ума роженого, не дашь и ряженого, — съязвил Рабинович. — А Попову и не надо, ум ему — страшнее яда. — Он покрутил пальцем у виска: — Андрюша, тут милицейскую форму еще не видели, и на твои запросы отвечать никто не почешется. Нет смысла вдоль стен взад-вперед расхаживать, как голодным гаишникам на перекрестке. Ломай, Ваня, ворота, или мы тут до второго пришествия простоим!
Омоновец поначалу удивленно посмотрел на Рабиновича: дескать, спасибо тебе, Сеня, что ты о моих возможностях столь хорошего мнения, но такую дверку разве что танком ломать. А затем хлопнул себя по лбу, вспомнив о бронебойной мощи резиновых дубинок. Поплевав на ладони, Жомов отстегнул от пояса «демократизатор» и, тщательно прицелившись, влепил дубинкой по толстым полосам меди, прибитым на края створок, изо всей своей былинной богатырской силы. Снести ворота у омоновца, конечно, не получилось, но запиравший их засов, толщиной с вековой дуб, от удара «демократизатора» о металл разломился, словно бракованная спичка в жомовских пальцах. Городские стражники, торчавшие за воротами и после рассказов о колдунах, услышанных от солдат, гонявших по полю ландскнехтов Петра, ожидавшие решения начальства о том, как поступить с подозрительными пришельцами, на добрый десяток секунд намертво пристыли к брусчатке внутреннего двора. А затем, покосившись на переломанный засов, с истошными воплями бросились врассыпную. Попов удрученно покачал головой.
— Сеня, как-нибудь менее заметно надо было в город входить, — пробормотал он. — Зачем нам лишнее внимание? Еще поесть спокойно не дадут…
— Утухни, поросеночек, — перебил его омоновец. — Сеня, что еще сломать? Мне понравилось!
Рабиновичу только и осталось в ответ горестно вздохнуть.
— Сам утухни, бульдозер белковый, — после секундной заминки посоветовал он Жомову. — Пошли постоялый двор какой-нибудь поищем. Пора, на самом деле, по-человечески поесть. — И тут Сеня предугадал Ванино дополнение: — Да и горло промочить не мешает, а то с самой бани ни грамма алкоголя во рту не было.
Однако отправиться в трактир, на постоялый двор, в караван-сарай или что-то еще чисто азиатское сразу не удалось. Пришлось решать две проблемы, и одну из них выдумал Попов, проявивший неожиданное благоразумие. Хотя почему неожиданное? Андрюша всегда отличался повышенной осторожностью: никогда не играл со спичками, не ковырял в зубах вилкой и на ночь надевал презервативы. На всякий случай. Именно потому, что был с детства приучен мамой беречь свою драгоценную утробу, Попов и предложил что-нибудь сделать с Горынычем. Не в смысле физического насилия, хотя Ахтармерз именно так предложение криминалиста и оценил, а для общей маскировки группы.
— Мужики, на фига нам надо, чтобы каждая сволочь нас подозрительно разглядывала? — поинтересовался он со своей телеги у друзей, уже направивших лошадей к центру Никеи. — Это мы к Ахтармерзу привыкли, а здешнее население что-то излишне неприязненно его воспринимает.
— Это мы к Ахтармерзу привыкли, а здешнее население что-то излишне неприязненно его воспринимает. Как бы сарацины на нас из-за него местных экзорцистов не натравили.
— Ах, значит, тебе раньше евреи во всем виноваты были, а теперь меня за тхрубика отпущения держать надумал? — возмутился Ахтармерз. — Не позволю!
— Заткнись, обломок топливно-энергетического комплекса, пока я из твоих тощих шей косичку не сплел! — осадил его омоновец. — Поп, может быть, первый раз в жизни дело говорит, в натуре.