— С собой поссорился, говоришь? — задумчиво переспросила Амалафрида. — Да, плохо дело.
Погонщик знал, что в душах сестер жив и всегда готов пробудиться нерастраченный материнский инстинкт. Любой из завсегдатаев «Бурого Быка» мог найти здесь поддержку и понимание — насколько Амалазунта и Амалафрида в состоянии были что-либо понимать. Он опустил голову, прижался лбом к мягкой руке Амалафриды.
— Это был страх, — прошептал он. — Страх. Он шел впереди, как глашатай. Он точно трубил мне прямо в уши: «Они идут… они идут!» И я потерял голову и помчался куда глаза глядят… чуть не замерз…
— Выпей еще пива, — предложила женщина. — Горе влагу любит.
Не слушая ее, он продолжал как в бреду:
— А потом того купца нашли полурастерзанным, а его рабов насмерть замерзшими… Значит, не приснилось мне, значит, все было на самом деле…
— Погоди-ка, — перебила Амалафрида. — Это ты о ком? Это ты о том торговце из Офира, которого сопровождали черные демоны?
— Я его вез до Халога.
— Так разве ты не слышал, что сказали старейшины? Игг наслал зверя, дабы оборонить нас от сил Зла.
— Игг! Ты можешь верить болтовне этих растерявшихся стариков, Фрида, но я-то знаю правду! — Погонщик поднял голову и посмотрел женщине в глаза долгим тяжелым взглядом.
— Какую правду? — прошептала Амалафрида. — Ты сомневаешься в мудрости старейшин?
— Сомневаюсь ли я? Да я не сомневаюсь в том, — что они ни бельмеса не знают, вот так-то!
Он налил себе еще одну кружку и залпом осушил ее.
— Фрида, — прошептал он, — мне страшно. Он найдет меня по запаху и сожрет мои внутренности… Он вырвет мне сердце…
— Да кто — «он»? О ком ты говоришь?
— Огромный, белый волк…
— Ты видел его? Ты видел Иггова Зверя? — жадно допытывалась Амалафрида.
— Да… — еще тише отозвался погонщик. — Фрида, это были вовсе не черные демоны, те чернокожие. Простые люди, только темные. На юге есть королевства, где все такие чернокожие, даже короли. О, эти бедняги замерзли в наших снегах. А офит был всего лишь купцом, немного более жадным и чуток более храбрым, чем другие. Никаким не колдуном.
— А Иггов Зверь — какой он?
— Он появился бесшумно. Он… У него человеческие глаза. И это еще не все. На спине у него сидела девушка…
В голосе погонщика прозвучало столько ужаса, что по спине Амалафриды пробежала дрожь.
— Да хранят нас светлые силы, — сказала она. — Хвала богам, мы-то здесь в безопасности. Уж Амалазунта об этом позаботилась: на крыше громовой знак, у притолоки ветка омелы, под порогом просыпано зерно, окна обведены крестами — ни молнии, ни злому духу не залететь к нам сюда.
— Хвала богам, мы-то здесь в безопасности. Уж Амалазунта об этом позаботилась: на крыше громовой знак, у притолоки ветка омелы, под порогом просыпано зерно, окна обведены крестами — ни молнии, ни злому духу не залететь к нам сюда.
— Это был вервольф, — сказал погонщик. — И страх бежал впереди него.
— Ну ладно, хватит тебе об этом, — решительно произнесла Амалафрида. — А то мне самой уж стало не по себе. Ты ведь переночуешь у нас в доме, не так ли?
Она провела языком по губам. Погонщик приподнялся, схватил ее за шею, привлек к себе и крепко поцеловал в жадный рот.
Огромное ложе Амалафриды шуршало свежей соломой. Нежась среди пушистых одеял, сшитых из звериных шкур, погонщик и трактирщица негромко переговаривались. Уставшие после бурных ласк, они обменивались краткими ленивыми замечаниями. Оба сходились на том, что зима нынче ранняя, но снега было пока немного, а это плохо для урожая — выстудит землю.
Вдруг погонщик прервал себя на полуслове и затаил дыхание. Женщина почувствовала, как он напрягся, как будто ужас пронзил его, пригвоздил к постели.
— Что с тобой? — спросила она, обхватив его руками.
— Слышишь? — выдохнул он еле слышно. — Где-то воет волк.
Амалафрида прислушалась, но не уловила ни звука за плотно закрытыми ставнями.
— Тебе что-то чудится, золотце, — сказала она.
Но он разомкнул ее руки, высвободился из ее объятий и сел. Глаза его широко раскрылись.
— Волк, — повторил он. — Огромный белый волк с человеческими глазами…
Зверь стоял, широко расставив лапы, и глухо ворчал. Шерсть на его загривке поднялась дыбом. Тело молодого охотника, застигнутого вне городских стен ночным мраком, лежало на снегу, и темное пятно уже расплывалось под ним. Зверь поднял окровавленную морду и снова завыл. Потом лег, пристроив голову на ноги мертвеца, обутые в меховые унты, — к левой все еще была привязана лыжа — и стал ждать.
Она приближалась. Легкая, как птица, неслась она по снегу. Белое платье Соль развевалось, и казалось, будто девушка не бежит, а летит, не касаясь земли. Скорее к отцу, он зовет, он снова зовет — ничего другого она не знала, кроме этого настойчивого зова. Ни бабка Сунильд ни Синфьотли, считавший Соль своей дочерью, ни кто-либо из слуг еще не заметил таинственных ночных отлучек девушки. Но даже если они и заподозрят неладное и выследят ее — ничто не сможет ее остановить.
Она не вполне понимала, что с ней происходило в такие дни. В самом начале ночи ее будил неясный голос, который она воспринимала не как звук, а как неожиданный и сильный толчок крови. Не обуваясь в одной рубахе выходила она из дома, делала навстречу этому зову шаг, потом другой… и куда-то проваливалась точно падала в бездонный колодец. И вот она уже бежит, летит, гонимая нетерпением, — к нему, к отцу, к единственному родному по крови существу, — и ни холода, ни страха не ощущает юная, беззащитная, почти нагая девушка, ночью, одна, на заснеженной равнине.