Интересно, мрачно подумал Конан, что она запоет, душа этого чертова Сигмунда, когда я отправлю к ней на блины душу Синфьотли? Негоже братьям быть порознь. Но долго разлука не продлится. И уж Конан-варвар позаботится о том, чтобы они вскоре вновь соединились.
Гладиаторские казармы размещались в том квартале Халога, где содержали свои заведения владельцы публичных домов, игорных притонов и питейных вкупе с распивочными, трактирами, харчевнями и забегаловками. В этом отношении асиры ничем не отличались от более утонченных, и цивилизованных народов, основавших королевства много южнее, — офитов, коринфийцев, немедийцев и в особенности заморанцев, известных своей репутацией воров, сводников и предателей.
Ничего этого не знал юноша из дикой северной Киммерии, для которого бесстрашное лазанье по отвесным заледеневшим склонам заменяло до поры все иные развлечения, пока все игры полудетского возраста не вытеснила в сердце молодого горца одна единственная кровавая забава — война. Пойманный и посаженный на цепи он бесился, тосковал, пытался уморить себя голодом. И так продолжалось до того мгновения, пока он не укусил Синфьотли за руку и не ощутил на губах вкус его крови. Теперь он хотел другого — жить и убивать.
Конана провели через крепкие дубовые ворота и тут же заложили засов. Киммериец остановился посреди внутреннего двора казармы, озираясь. С четырех сторон его окружали высокие гладкие стены, тщательно оштукатуренные. Любая, даже самая ловкая попытка забраться по ним наверх не останется незамеченной: гладиаторы, как, впрочем, и все прочие обитатели этого квартала, не злоупотребляли ваннами, и их грязные ноги неизменно оставили бы на белых стенах четкие следы.
По всему периметру в два этажа шли двери; забранные решетками, — они же заменяли окна. Почти у каждой кто-нибудь сидел, выглядывая во двор, прибытие новичка было, несомненно, одним из развлечений здешнего люда. Светлобородые и чернобородые, белокожие и смуглые, с тоскливыми глазами и с глазами, ко всему привычными и равнодушными, жующие, пьющие, занятые вылавливанием вшей — удивительно разные и в то же время неуловимо схожие между собой, гладиаторы окружали Конана со всех сторон. Он стоял посреди двора, как на подмостках, и повсюду были зрители, готовые освистывать или рукоплескать.
Загорелое лицо варвара оставалось бесстрастным, как у статуи, пока Гунастр снимал с него веревки, а два прислужника, раздев нового бойца догола, натирали распухшие запястья и щиколотки Конана маслом. Третий прислужник стоял поблизости, держа наготове новую одежду — штаны из дубленой кожи, льняную рубаху и куртку, сшитую мехом внутрь. За поясом слуги болталась пара почти новых сапог, отороченных собачьим мехом. Обнаженное, лоснящееся от масла тело молодого киммерийца отчетливо выделялось на белом снегу, среди белоснежных стен. Неподвижный, нарочито не замечающий суетящихся вокруг него людей, варвар с его великолепной мускулатурой казался изваянием юного божества войны.
Из окон, где разместились наблюдатели, стали доноситься смешки и реплики представление забавляло почтеннейшую публику.
— Погляди только, Ходо, — громко сказал широкоплечий парень — он так зарос белой бородой, что только желтые глаза выглядывали из копны нечесаных волос, — вот этот мальчик из диких гор еще задаст нам всем добрую потеху.
— Клянусь яйцами Младшего Бога! Я с удовольствием как-нибудь пощекотал бы его ребра! — гулко разнесся по всей казарме голос Ходо, огромного, с виду неуклюжего толстяка. Он просунул сквозь решетки руку и приветливо пошевелил пальцами, на которых курчавились огненно-рыжие волосы. — Здорово, малыш! — гаркнул он, обращаясь к Конану. — Когда ты разделаешься со всеми этими хвастунами, приходи ко мне. Померимся силой, идет?
Конан и бровью не повел. Все эти люди, запертые в тесных каморках, точно дикие звери в зверинце какого-нибудь вельможи (Конан слыхал о подобных диковинах), выглядели так, словно подобная участь вовсе не была им в тягость. Свободолюбивая душа горца содрогалась при одной только мысли о том, что сейчас и его втолкнут в маленькую каморку, где пахнет мочой и старой соломой, и закроют дверь. Однако он не позволил себе выдавать свои чувства: ни ужаса, ни отвращения на его лице не отразилось. Он продолжал стоять, голый, неподвижный, как будто бросал вызов этим каменным стенам и железным решеткам. «Вот я каков, — говорила, казалось, каждая мышца его могучего тела. — Попробуйте теперь удержать меня, и поглядим, кто первым сломается, живая плоть или бездушные камни». И при виде юного великана невольно начинало чудиться, что он победит.
Гунастр ходил вокруг нового бойца кругами, как барышник вокруг лошади, осматривая и ощупывая его мускулатуру.
— Много лазил по горам, а? — определил он.
Конан не ответил.
— Левая рука слабовата. Любил биться без щита, не так ли?
Киммериец упорно молчал.
— А реакция должна быть быстрой. Иначе этот удар не скользнул бы по ребрам, а уложил тебя на месте. Я знаю руку Синфьотли.
Ни один мускул не дрогнул на лице Конана, когда он неожиданно оросил сапоги Гунастра струей мочи. Отскочив, Гунастр ошеломленно уставился на свои ноги. Варвар закончил мочиться. Его глаза все так же бесстрастно и угрюмо сверлили белые оштукатуренные стены, словно киммериец не заметил случившегося.