— Не делай глупостей, сынок, — повторил Гунастр. — Бери то, что тебе дали, и покажи нам, годишься ли ты хоть для чего-нибудь.
— Убери шест, — выдавил Конан.
Гунастр освободил его. Кашляя, киммериец поднялся на ноги и подобрал то, что лишь в насмешку могло считаться оружием.
Против него выступил Хуннар. Конан прищурился. Отлично, подумал он, посмотрим, пройдет ли излюбленный прием гладиатора-сплетника с бойцом из Киммерии. Конан хмуро кивнул ему и поднял «меч».
Хуннар атаковал первым, почти не дав своему противнику времени собраться. Но Конан, быстрый, как змея, увернулся и в свою очередь нанес удар, нацелив его на плечо Хуннара. Медь зазвенела о медь. Следующая атака принесла Хуннару удачу — он задел ногу Конана, и Гунастр, внимательно следивший за ходом поединка, гулко хлопнул в ладоши.
— Киммериец серьезно ранен, — объявил он.
Конан оскалился. Хуннар, видимо решив покончить с «раненым» одним ударом, вновь прибег к привычной тактике. Меч сверкнул у самых глаз Конана, но киммериец, привыкший к сиянию льдов на горных вершинах, ни на миг не зажмурился, и меч его был готов парировать удар, направленный, как заранее знал Конан, на самом деле не в голову, а в живот.
Следующий выпад Конана был для его ошеломленного противника «смертельным» — Хуннар был «убит» ударом прямо в сердце.
Хуннар попытался было сжульничать и продолжить бой, но Гунастр ловко ударил его шестом по правому плечу и отогнал от киммерийца.
— Бой закончен, и ты убит, Хуннар, — объявил он. — Нечего пыжиться. Если бы у него был в руке настоящий меч, то сегодня мы бы тебя уже похоронили.
— У него какой-то варварский стиль, — сердито сказал Хуннар. — Ни школы, ни надлежащей выправки. Бьет куда попало.
— Не куда попало, а прямо в сердце, — заметил Гунастр. — Важно не выправку иметь, а достигать своей цели. — Он хлопнул Хуннара по спине. Дуйся, сколько хочешь, но мальчишка тебя обставил.
Хуннар, ворча, отошел в сторону.
Конан стоял со смехотворным тупым мечом в руке и смотрел, как побежденный им противник, чуть не плача, уходит в свою конурку. А вокруг галдели гладиаторы, и киммериец слышал, как они, посмеиваясь, хвалят его. Он гордо вскинул голову… и вновь увидел лицо Арванда. «Я познал славу», — так говорил ему ванир. И Конан резко тряхнул волосами, отгоняя воспоминание о том неприятном разговоре.
— Кто-нибудь еще? — спросил он громко, надеясь, что. Арванд примет вызов.
Но Гунастр отобрал у него тренировочное оружие.
— Оставь сегодня эти игрушки, — сказал он. — Думаю, тебе надо как следует поесть. Для арены сгодишься, это мы уже поняли. Вечером покажешь нам, под силу ли тебе справиться с нашим великаном Ходо.
Конан кивнул. Направляясь в столовую, он поймал себя на том, что улыбается.
7
Харчевня называлась «Бурый Бык». Ее местонахождение — неподалеку от гладиаторских казарм, в том квартале Халога, где селились большей частью наемники, профессиональные солдаты, всегда готовые предложить свои мечи любому честолюбивому вождю — определило и круг завсегдатаев этого почтенного заведения. Общество собиралось не столько изысканное, сколько душевное: искатели приключений, бродяги, воины, потаскушки; иногда забредали сюда крестьяне из близлежащих сел, ремесленники, а то и торговцы из небогатых — послушать, как хвастаются своими подвигами бывалые вояки, повздыхать, потискать ядреную девушку.
Здесь безраздельно царили хозяйки «Бурого Быка» — Амалазунта и Амалафрида. Сестрам уже давно минуло тридцать, но еще много оставалось до сорока; пышнотелые, с толстыми белокурыми косами, они казались такими же сдобными, как те булочки, которыми славилась их харчевня.
Погонщик, угрюмый парень с всклокоченной бородой, сидел в темном углу «Быка», поглощая пиво кружку за кружкой. Зимой темнеет рано. Тонкий серп ущербной луны уже высоко поднялся в небо. Вьюга завывала над городом. Не хотелось покидать душное, теплое помещение, где под потолком трещат чадные факелы, где распаренные человеческие тела источают жизнеутверждающие запахи, а из котлов валит пар, суля самые изысканные радости самому изголодавшемуся обжоре, какой только сыщется во всей Халога.
Но у погонщика были и другие причины оставаться в харчевне и не спешить покидать ее. Однако даже вспоминать об этом он боялся.
Амалафрида, старшая из сестер, подсела за стол поближе к одинокому парню.
— Что-то ты невесел, сокол сизокрылый, — вкрадчиво проговорила хозяйка трактира.
Погонщик удостоил ее мрачным взглядом. Амалафрида поежилась, кутая свои тяжелые округлые плечи в белый платок.
— Не гляди так, дырку прожжешь, — сказала она. — Что тебя гнетет, друг? Поссорился с девушкой?
— Я с собой в ссоре и со всем светом, — в сердцах сказал погонщик.
— Что тебя гнетет, друг? Поссорился с девушкой?
— Я с собой в ссоре и со всем светом, — в сердцах сказал погонщик. Не терзай мне душу, Фрида.
Женщина прищурилась, вглядываясь в широкое, скуластое лицо погонщика.
— А, так ты меня знаешь, — протянула она. — То-то и я гляжу: личность твоя мне знакома. Мы с тобой уже?..
Погонщик кивнул. Он уже как-то раз имел с ней дело. Ему было лень ублажать Амалафриду — для того чтобы эта дама осталась довольной и утром вознаградила усилия кавалера бесплатным завтраком, с вином и жареной бараниной, нужно было очень и очень-постараться. Но выхода не было: или сейчас же расплатиться за ужин, встать и уйти в ледяную ночь, где бродит… (он содрогнулся и качнул головой, отгоняя жуткое воспоминание). Либо час-полтора напряженного труда — и безопасный ночлег рядом с жаркой, как печка, и мягкой, как перина, женщиной. Последнее улыбалось ему куда больше.