Сержант скрестил руки. — Я еще раз вас спрашиваю: Почему вы забрали у нас оружие?
— Ваше оружие было временно изъято, потому что довольно часто вновь прибывшие не проходят ориентировку. Мы не можем предоставить новым резидентам возможность постепенного перехода из опасного внешнего мира в наш относительно безопасный оазис. Некоторые не выносят этой внезапной перемены и начинают вести себя неадекватно.
— Я понимаю, почему, — сказал Сержант. — Здесь какое-то полицейское государство.
— И да и нет. На самом деле у нас довольно остро стоит вопрос охраны общественного порядка. Вы же не думаете, что этот лагерь может функционировать без согласия его резидентов. Но мы действительно находимся на осадном положении. Здесь другие условия существования, не как за периметром.
— Если мы не пленники, вы могли бы оставить нам то, что мы хотим.
— Вы не пленники, но вы не можете просто придти сюда и уйти, когда вам заблагорассудится, по понятным причинам. Всякий раз, когда кто-то приходит в лагерь, появляется угроза проникновения Инфекции или какой-либо другой заразы. Мы не можем этого допустить.
— Вы так и не ответили на мой вопрос, — сказал Сержант.
— Ответ простой: вы можете уйти в любое время, когда захотите. Но если вы уйдете, то больше не вернетесь. Такой ответ вас удовлетворяет?
— Мы можем уйти со всем нашим снаряжением?
— Если резидент решает уйти, он может забрать с собой то снаряжение и припасы, с которыми пришел, либо аналогичное. Таков закон.
— А что насчет нашего «Брэдли»? — спросил Сержант, сердито глядя на нее.
Улыбка исчезла с лица Кэйли.
— Вы имеете в виду нашего «Брэдли», Сержант. Эта машина изготовлена для армии и принадлежит народу Соединенных Штатов. Вы солдат, и если вы собираетесь уйти, ваше начальство может вас отпустить, или решит расстрелять вас за дезертирство. Не знаю. Зато могу вам сказать, что люди, отвечающие за это место, не позволят вам покинуть лагерь с военной техникой стоимостью в несколько миллионов, с помощью которой можно спасать жизни американцев.
— Дерьмо какое-то, — сказал Сержант. — Это ловушка.
— Ловушка у вас в голове, сержант Уилсон.
Сержант повернулся к другим выжившим и сказал, — Вперед, мы уходим. Они не смогут нас остановить.
Никто из выживших не сдвинулся с места, даже Уэнди, уверенная, что Кэйли идеально объяснила позицию лагеря, и чувствующая сейчас скорее успокоение, чем угрозу. Сержант изумленно смотрел на них. На его лице выступил пот. Похоже, он был растерян и не уверен, что делать дальше. Он ударил кулаком по парте и перевернул ее ногой с грохотом, от которого все вздрогнули.
— Здесь не безопасно, — умоляющим тоном сказал он. Дыхание его участилось.
Уэнди встала и всмотрелась ему в глаза.
Он тихо сказал, обращаясь только к ней, — Это плохое место.
Его заметно трясло.
— Вы здесь среди друзей, — сказала Кэйли. — Вы в полной безопасности.
Уэнди бросила на нее свирепый взгляд и сказала, — Не могли бы вы, пожалуйста, заткнуться?
Она снова переключила внимание на Сержанта. Медленно протянула руку и осторожно коснулась его лица. Потом взяла его обеими руками.
— Скажи мне, — сказала она.
Он избегал смотреть ей в глаза, но, наконец, их взгляды встретились.
— Мне страшно, — сказал он, делая глубокий, судорожный вздох.
— Я с тобой, милый, — сказала она ему. — Посмотри на меня. Посмотри на меня .
Другие выжившие отвернулись. Никто не осуждал его. Они все были здесь в таком же состоянии. Все сейчас испытывали посттравматический стресс, причиной которому были плохой сон, депрессия, чувство вины, тревоги, гнева, повышенной бдительности и страха. Уэнди не могла спать по ночам. Не могла забыть, как Инфицированные с воем ворвались в ее участок. Ей не верилось, что Сержант после всего пережитого может сломаться, здесь, где он, наконец, в безопасности.
Но она понимала. По правде сказать, никто из выживших не чувствовал себя здесь уютно. Слишком резкий переход от выживания к безопасности — не просто безопасности, а к общественному строю с его правилами и обычаями — был большим потрясением для нервной системы. Никто ни в чем не был полностью уверен.
И все же, это было не так уж и плохо. Это действительно был их лучший шанс.
— Прости меня, — сказал Сержант.
Теперь Уэнди понимала, почему Энн не пошла с ними в лагерь. Она подумала, что мы все сломались. Никто из нас не сможет стать здесь «своим».
* * *
Сжимая лицо Сержанта, она вдруг вспомнила мужчину в внедорожнике в первое утро Инфекции, когда Питтсбург превратился в зону боевых действий. Ее участок уже был захвачен, и Уэнди брела по улицам одна, не обращая внимания на людей, молящих ее о помощи. Машинами были забиты все четыре полосы Норт Авеню. Некоторые выехали даже на тротуары, некоторые — на узкую разделительную полосу, и все непрерывно сигналили. Этот звук напоминал блеяние напуганных овец. Некоторые пытались проскочить через прилегающий парк прямо между деревьев, буксуя в грязи, торопясь в никуда.
Инфицированные бегали среди скопившихся машин, заглядывая в окна как в витрины, и колотили по стеклам окровавленными кулаками. Уэнди увидела, как Инфицированные толпятся у ближайшей кованой ограды, издавая общий вой, от которого сердце у нее бешено заколотилось, а ноги стали ватными. Хотя ее сознание все еще было затуманено, какой-то задней мыслью она отметила, что Аллегейни Дженерал находится по другую сторону ограды. Инфицированные продолжали приходить в себя и устремлялись в двери госпиталя, как крысы.