Пол изумленно уставился на нее. — Нет, конечно же, веришь.
— Не верю.
— Ты же много лет ходила ко мне в церковь.
— Это верно. Но я никогда по-настоящему не верила.
Он вздохнул.
— Не обижайтесь, Преподобный.
— Ты не веришь, и тебе не страшно?
— Почему мне должно быть страшно? Я же сказала, у меня нет другого выбора.
Какое-то время Пол смотрел на нее, не зная, что сказать. Полагаясь на свой опыт служения умирающим и живым, он всегда разделял мнение, что атеистов на войне не бывает. Но Рита Грин оказалась редким исключением.
— Преподобный, — сказала она. — Прочитайте мне тот отрывок из Экклезиаста. Тот, что про времена.
— Конечно, — сказал Пол. Он откашлялся и стал читать по памяти, — Всему свое время, и время всякой вещи под небом.
— Мммм. — сказала Рита, с улыбкой закрывая глаза.
— Время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное. Время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить. Время сетовать, и время плясать…
Он замолчал. Рита спала.
На кухне он встретил ее сына Джима. Это был крупный мужчина, работавший на стройке. Он сказал Полу, как ему тяжело. Они сели за кухонный стол.
— Ходросаркома, — с отвращением сказал Джим. — Никогда раньше не слышал этого слова. И вот она случилась, эта штука, которая убьет мою мать. Чертов рак.
Пол кивнул.
— Преподобный, — добавил Джим, — что вы говорите людям, когда их утешаете? Какие слова больше помогают?
— Самое трудное, это позволить нашим любимым умирать, — сказал ему Пол. — Некоторые люди продолжают общаться со своими любимыми, даже после того, как те умерли. Потому что не знают, как жить дальше.
— Так что вы говорите им, когда хотите помочь?
Пол достал ручку, взял салфетку из аккуратной стопочки на другом конце стола, и начертил жирную черную линию.
— Это линия, — сказал Джим.
— Я говорю людям, что их прошлое с одной стороны линии, а будущее — с другой, — объяснил Пол. — Они должны осознать, что как только пересекут эту линию, все изменится. Они должны смириться и принять эту перемену, так чтобы они смогли перейти в будущее.
Джим заметно сник.
Пол посмотрел на линию и понял, что она разделяет не прошлое и будущее, а жизнь и смерть. Слева коротенькая жизнь, полная радостей, горестей, скитаний и поисков. Справа, либо вечная радость в союзе с Творцом, либо вечное забвение — бесконечный, бессмысленный, пугающий мрак — где все одиноки, где все забыты, где все есть ничто.
* * *
Госпиталь оказался гораздо больше и сложнее, когда выжившие стали исследовать его недра. Они помечали изученные места флуоресцентной краской. Трубки со всех телефонов были сорваны. Этан поднял одну и поднес к уху по старой привычке. Набрал свой домашний номер и стал слушать. Гудков не было. Никто не отвечал. Он аккуратно положил трубку на место, и поспешил догонять других выживших, которые остановились перед какой-то дверью.
Здесь стоял кислый, прогорклый запах мертвой плоти. Этан прижал к носу и рту тряпку, смоченную одеколоном, с трудом сдерживая рвоту.
— Мы должны проверить каждую комнату, — сказала Энн.
Другие неохотно кивнули и вошли внутрь.
Этан тут же пожалел об этом. Он медленно стал изучать стены с помощью фонарика. Везде висели карандашные рисунки, грубые изображения домов, мам, пап, домашних животных, солнц с исходящими из них большими желтыми лучами. И все это покрывали брызги запекшейся крови.
— О, боже, — пробормотал он.
И все это покрывали брызги запекшейся крови.
— О, боже, — пробормотал он. — Боже.
— Здесь было детское отделение, — прошептала Уэнди.
Как акробат на трапеции, боящийся головокружения, Этан уговаривал себя не смотреть вниз. По какой то причине Инфицированные не тронули детей младшего школьного возраста. Они не пытались заразить их. Может быть, вирус не рассматривал их как жизнеспособных носителей. А может, вирус отвел им более важную роль, быть кормом, ибо Инфицированные убили их и съели их останки.
Он знал, что пол усеян кусками гниющего мяса и костями. Маленькими черепами.
Вдруг у Этана перехватило дыхание.
Энн посветила ему в лицо фонариком. — Этан?
Он застонал, отмахнувшись от света.
— Ему плохо. Выведите его отсюда.
Когда выжившие выходили из детского отделения, Уэнди наступила на что-то мягкое, лопнувшее с каким-то органическим хрустом.
Она направила фонарик вниз и осветила пол.
— Энн, — сказала она тихим голосом. — О, боже, Энн, иди сюда быстрее.
Пол был усеян полупрозрачными, мясистыми мешочками, наполненными какой-то слизью. Когда луч света из фонарика Уэнди попал на мешочки, в жидкости всполошились бледные черви, отчего мешочки задрожали.
Мешочки оказались яйцами. Вся комната была заполнена яйцами.
Энн появилась рядом с ней. Посмотрела вниз и ничего не сказала.
— Что нам делать? — спросила Уэнди. — Если их коснемся, мы трупы.
Энн не отвечала с минуту, прижав к лицу бандану. Она смотрела вниз широко раскрытыми слезящимися глазами.
— Уничтожить их, — сказала она, наконец.
* * *
Солдаты с помощью фонарей осматривали серые бетонные стены, в поисках схемы технического этажа, которая помогла бы им сориентироваться. Комнаты были полны котлами, насосами, трубопроводами и приточными вентиляционными установками, подающими в здание нагретый и охлажденный воздух. Все это пребывало в спячке под решетчатым потолком, покрытым огнезащитной пеной.