Интересные получались дела. Судя по прекрасно известным номерам, вчера, поздней ночью, дважды звонил Шевалье (хотя такое ему было не свойственно), а вот Шварц, тот тоже проявил необычную напористость: с полуночи до трех звонил шесть раз, а с шести утра — еще четырежды. Прежде такого, честно, не случалось, и Смолин даже забеспокоился чуточку: стряслось нечто непредвиденно-жуткое?
На цыпочках спустившись на первый этаж, он свернул в гостиную, плотно притворил за собой дверь и набрал Шварца. Тот откликнулся после второго гудка.
— Случилось что-нибудь? — спросил Смолин, пребывавший в самых трудноописуемых чувствах.
— У нас-то ничего, — ответил Шварц загадочно. — А вот ежели вообще, тогда да… Выходи.
— Куда? — тупо спросил Смолин.
— На улку! — хохотнул Шварц. — Я уж полчаса как торчу у калитки, ежели ты, босс, еще не понял…
Метнувшись к окну, Смолин распахнул занавески. И точно — у зеленого металлического заборчика, ограждавшего крохотный палисадник, стояла черная «целика» Шварца с ним самим, понятное дело, внутри.
Смолин так и направился во двор, как был — босиком, голый по пояс, в мятых тренировочных штанах, что в его патриархальном районе было вещью обыденной: деревня, если разобраться…
Разумеется, примчалась Катька, начала с азартным писком прыгать то вокруг него, то на него. Успокаивая малолетку то грозным шипением, то ласковым увещеванием, Смолин добрался до калитки и не без труда в нее протиснулся, отпихивая Катьку босой ногой. Обошел машину, распахнул дверцу и плюхнулся на пассажирское сиденье.
— Интересные дела, босс, — сказал Шварц, не тратя времени на приветствия. — Я вчера в десять вечера поехал к нашему ботанику, как ты и велел, хотел вежливо пригласить на разговорчик…
— И что?
— А там — черт-те что, мамочка в слезах-истериках, папаня в расстройстве, все в ауте… — протянул Шварц без тени веселости. — Короче, мочканули вчера нашего Мишаню наповал. Пощекотал его кто-то перышком — один-единственный раз, но так, что хватило. Часа в четыре дня, в сквере у ДК Тяжмаша… Такие дела.
— Та-ак… — сказал Смолин, чувствуя неприятный холодок то ли под ложечкой, то ли под сердцем. — Детали ты кое-какие знаешь… Значит, говорил с родичами?
— А как же.
— Детали ты кое-какие знаешь… Значит, говорил с родичами?
— А как же. Не сматываться же? Под однокурсника проканал, благо возраст позволяет, я, мол, за конспектами, фуйня-муйня… Даже чаю налили в промежутках меж рыданьями. В общем, один раз перышком. Часа в четыре дня, в сквере… И возле него, и по карманам, менты говорили, нашлось несколько чеков с дурью, с какой именно, не выяснял — то ли они не в курсе таких тонкостей, то ли не говорили им точно… Менты, сам понимаешь, вокруг наркоты главным образом и плясали: не употреблял ли, не барыжничал ли… Такая вот безрадостная картинка… Менты вроде обмолвились, что свидетелей нету…
— Дальше.
— А — все. Что там еще? Я и так все, что тебе рассказал, два часа из них выжимал по капельке… Сам понимаешь, как они сейчас… Причитают, что сынок, ангел и кровиночка, в жизни не опустился б ни до торговли наркотой, ни до потребления — но это ж ни о чем не говорит, а? Мог и толкать дурь безденежья вследствие. Дашка — девка недешевая, на нее тратиться надо было нешуточно…
— Мог, — сказал Смолин. — А мог и не толкать… Время и место меня смущает. Не то место, а?
— Это точно, — кивнул Шварц. — Через два дома от скверика — районная ментовка, в тех местах сроду не было ни наркоманских барыг, ни даже алкашей, спокойный такой скверик, там даже по темну безопасно, в отличие от многих и многих… Мог, конечно, и не толкать. Долго ли сыпануть в карман и около жмурика горсть чеков? Такие дела, босс. Если его припороли за собственные косяки, хрен с ним, растереть и забыть. А вот ежели по нашим делам, треба обмозговать… Хотя б теоретически.
— Хочешь честно? — спросил Смолин. — Мне бы чертовски хотелось, чтобы это никоим образом не было связано с нашими делами.
Потому что для наших дел это — ЧП нешуточное… Что-то я за последние четверть века не припомню в наших делах покойничков. Морды били, руки пару раз перешибали. Но вот покойник — это совершенно другой расклад. Мне, признаюсь, неуютно становится…
— Да мне тоже, — сказал Шварц. — Как-то не по понятиям. Случалось, что мочили коллекционеров — но чисто ради грабежа совсем другой расклад…
— Вот то-то, — медленно сказал Смолин. — Даже в самые шизанутые времена не было трупов… Портятся нравы, времена настают идиотские… Ладно, что тут скулить… Хорошо. Допускаем вариант, что убили парнишку из-за наших дел — под коими понятно, подразумевается все недавно случившееся… Зачем? Мотив, версии? И, я тебя умоляю, брось ты гопоту изображать, ты ж профессорский внук и доцентский сын, изъясняйся нормально…
— Мотивы? — пожал плечами Шварц. — Думал я тут про мотивы, пока ждал твоего пробужденья… И как я ни напрягал извилины, пока что маячит одно: парнишка полез к своей ненаглядной Дашеньке. То ли сказал ей что-то не то, то ли сказал не так. Понимаешь?
— Понимаю, кажется…
— Вот… От большого ума болтанул что-то, этой сучкой расцененное как сигнал тревоги, требующий принятия мер. Немедленных и крайних. Она умненькая, она кинулась к тому, кого мы не знаем, а уж тот… Парнишка для них стал чертовски опасным. Может, боялись, что он нечто расскажет… мог он что-то такое знать, а? Что-то, чему и значения не придавал… а мы не знали, что это, потому и спрашивать не стали… Хочешь дурацкую идею? Может, он вполне мог, разболтавшись, что-то им сорвать? Ну, а на что у них губья раскатаны, ты и без меня просекаешь… Вдовушка-божий-одуванчик, нет?