— А планка-то! — торжествующе сказал Федя.
Медаль к трехсотлетию Дома Романовых
— Вижу… — кивнул Смолин.
Подавляющее большинство подобных должностных знаков на рынке присутствует, будучи уже без подвесок — подвески в первую очередь теряются, ломаются, утрачиваются. А Федин знак приятно радовал глаз не только двойной родной цепочкой, но и горизонтальной выпуклой планкой. Единственное, что отсутствовало — булавка, каковой знак крепился некогда к армяку или там поддевке. Ну да совершенства в нашем мире не доищешься…
— Копаный, — сказал Федя. — Миноискатель задребезжал этак в полукилометре от окраины Бекетовки, на пашне… Я так полагаю, шел когда-то пьянющий староста за деревней, да и потерял цацку…
— Вероятнее всего, — кивнул Смолин. — И что?
— Мы — люди простые, — прищурился Федя. — Сотка баксов. Все равно за сто пятьдесят ты ее влет толкнешь…
— А не чересчур?
— С цепочкой, с планкой… Или есть вторая?
— Ну ладно, — сказал Смолин. — Еще есть?
Все остальное, появившееся на столе, знаку, несомненно, уступало — парочка потемневших медалей к трехсотлетию Дома Романовых, которые в тринадцатом году клепали чуть ли не в каждой столярной мастерской, несколько многотиражных серебряных полтинников и медяков, массивная стеклянная чернильница без крышечки, годов сороковых, бронзовая печать уездного исполкома (простая, как две копейки, но с массивной вычурной ручкой, явно отломанной в двадцатых товарищами комиссарами от какой-то более дорогой и качественной печати), два штыка от трехлинейки, почти не тронутых коррозией, ворох дореволюционных бумаг (приписное свидетельство ратника второго разряда, похвальный лист реального училища и тому подобный ширпотреб).
Стоило все это не особенно дорого, но своего знатока и покупателя способно было обрести в самом скором времени.
— Всё?
— Держитесь за кресла, граждане… — сказал Федя, с широченной ухмылкой запуская руку в сумку. — Ап — и тигры у ног моих сели!
Смолин интереса скрывать не стал, незамедлительно протянул руку, процедил сквозь зубы:
— Это, конечно, вещь…
На стол тяжело брякнулся черный маузер, на вид казавшийся безукоризненным. Смолин, так и не прикасаясь пока что, медленно прочитал вслух ясно различимую надпись, выбитую над рукояткой между двух прямоугольных углублений, побольше и поменьше:
Клеймо на маузере
— Ваффенфабрик Маузер, Оберндорф, А. Некар… Чистил?
— Самую чуточку, как видишь. Механизм слегка почистил, смазал… Испробуй.
Смолин оттянул на «ушки» длинный прямоугольный затвор, блестевший свежей смазкой, потыкал мизинцем в открывшийся патронник (пружина исправно сжималась), большим пальцем отвел курок, и затвор, скрежетнув, ушел на место. Нажал на спусковой крючок, поиграл с прицелом, с предохранителем. Правая сторона пистолета сохранилась безукоризненно, а вот левая подкачала, была довольно-таки изъедена мелкими язвочками ржавчины.
— А вот это, пожалуй, уже не копанка, — сказал он задумчиво. — «Чердачник»?
— Вот именно, — кивнул Федя. — Натуральный «чердачник». Лежал себе за стропилом, пока избу разбирать не начали. Хорошо, я там вовремя оказался… Это ведь «Боло», а?
— Классический «Боло», — сказал Смолин медленно.
Маузер «Боло»
Они переглянулись и покивали друг другу с видом понимающих людей. Укороченный маузер такого типа, именовавшийся «Боло», или «Большевистским», в двадцатые годы Германия поставляла в СССР главным образом для ГПУ. Так что версии можно строить разные, но наиболее вероятна одна: коли уж такой маузер десятки лет пролежал захованным на чердаке обычной деревенской избы, то с огромной долей вероятности хозяин избы однажды где-то пересекся с чекистом или милиционером, у коего пистолетик и позаимствовал . Чекисту, надо полагать, маузер был уже ни к чему. Крутые двадцатые…
— Тоже Бекетовка?
— Нет, Подтаежное.
— Ясно, — сказал Смолин. — Кто у нас там гулял в коллективизацию, атаман Хома?
— И Хома, и есаул Перелегин… Да мало ли неорганизованного народу комиссаров за деревней подкарауливало… Слышь, Вась, а из него, надо полагать, не одного краснюка замочили…
— Да уж надо полагать, — кивнул Смолин.
Они какое-то время откровенно баловались пистолетом, отбирая его друг у друга, целясь в углы, давя на спуск, щелкая всем, чем можно было щелкать. Оружие имеет над мужчинами мистическую власть, так просто из рук не выпустишь, не наигравшись вдоволь…
Смолин спохватился:
— Ладно, все это лирика… И что?
— Штучку баксов, на молочишко, — блеснул Федя тремя фиксами (отлитыми не из дешевого стоматологического рыжья, а из подлинных царских червончиков). — Ты-то его толкнешь минимум за две.
Все верно, подумал Смолин. А если еще разориться на кобуру — сейчас штук за девять рублями можно быстренько прикупить пусть и новодельную, но идеально выполненную копию…
— Погоди, — сказал он, видя, как замигал экранчик одного из телефонов, так и не снятых с «беззвука».
— Ты-то его толкнешь минимум за две.
Все верно, подумал Смолин. А если еще разориться на кобуру — сейчас штук за девять рублями можно быстренько прикупить пусть и новодельную, но идеально выполненную копию…
— Погоди, — сказал он, видя, как замигал экранчик одного из телефонов, так и не снятых с «беззвука». — Да… Ага… Ну да. Когда будешь? Лады… Порядок, Федя. Пойдет. Подержи-ка его вот так…