Какое-то время стояла тишина, потом Фельдмаршал восторженно возопил:
— А я-то тебя всю жизнь дебилом считал!
— Спасибочки, — с большим достоинством поклонился Шварц.
— Только мы из потомственных антиллигентов, кой-чего имеем в дурной башке…
— Вот именно, — сказал Смолин с ухмылочкой. — Насмерть перепуганная соплюшка конечно же незамедлительно кинется за помощью и моральной поддержкой… и если наш Икс существует, к чему я упорно склоняюсь, то к нему паршивка и бросится, едва мнимые громилы улетучатся… Это идея. Это мысль. Благодарность тебе от меня, боец Шварц… Только давайте-ка эти варианты отложим на самый крайняк. Вы мою утонченную натуру знаете: криминала я опасаюсь, как черт ладана… а то, что Шварц предлагает, как ни крути, много общего с криминалом имеет…
— Да н у, если чисто…
— А если — грязно? — сказал Смолин. — Хотели как лучше, а получилось, как всегда… По несчастливому стечению обстоятельств аккурат в тот момент, когда «громилы» будут сверкать у нее под носом кишкорезом, объявится сосед-каратист, а то и милицейский патруль… Всем будет весело.
— Но идея-то…
— Говорю же, идея хорошая, — сказал Смолин. — Но — на будущее. Когда ничего другого не останется, когда все будет перепробовано и успеха не принесет.
Шварц насупился:
— А сейчас что, сидеть и ломать головы?
— А кто сказал, что нужно обязательно сидеть сиднем? — вкрадчиво поинтересовался Смолин. — Я этого не говорил, да и никто из присутствующих… У нас и без Дашки есть кандидат на задушевную беседу. И, в отличие от Дашки, его найдется на чем подловить… Короче, неотложных дел ни у кого нет? Вот и ладушки, собирайтесь…
…Тяжелее всех полуторачасовое сидение в машине давалось Шварцу, он был тут самый молодой, сгусток энергии, а потому и страдал откровенно, ерзал и ныл, так что в конце концов Смолину пришлось его достаточно жестко одернуть. Остальные тоже придерживались мнения, что нет ничего хуже в жизни, кроме как ждать и догонять — но кое-как с собой справлялись…
Полтора часа ничего интересного не происходило. Они все так же сидели в машине, окно «нехорошей квартиры» оставалось темным, Дашенька не объявлялась. Причем в родительском доме ее тоже не было — что периодически устанавливал Шварц, названивавший под видом однокурсника. Сумерки уже идиллически сгущались, на небе вот-вот должны были высыпать звезды — а результатов никаких.
Потом результаты нежданно-негаданно обозначились — точнее, обозначилась железяка, которую оптимисты с ВАЗа до сих пор продолжают упорно именовать «машиной». Сначала они не обратили внимания на приткнувшуюся метрах в пятнадцати от них «восьмерку» — но потом ее осветила фарами въезжавшая во двор машина, Смолин рассмотрел номер в зеркальце заднего вида — и дремота пропала моментально.
— А зверь бежит, и прямо на ловца… — пропел он строчку из детского шлягера былых времен. — Мужики, сзади…
— Кто?
— А во-он…
Шварц присмотрелся:
— Мать твою, это ж ботаник! Точно… Берем?
— Вы не в Чикаго, юноша, — сказал Смолин, подумав. — Столько тут торчали, что имеет смысл еще подождать — вдруг да узрим что-нибудь полезное…
— А если сдернет?
— На этом? — с оттенком брезгливости сказал Смолин.
— А зверь бежит, и прямо на ловца… — пропел он строчку из детского шлягера былых времен. — Мужики, сзади…
— Кто?
— А во-он…
Шварц присмотрелся:
— Мать твою, это ж ботаник! Точно… Берем?
— Вы не в Чикаго, юноша, — сказал Смолин, подумав. — Столько тут торчали, что имеет смысл еще подождать — вдруг да узрим что-нибудь полезное…
— А если сдернет?
— На этом? — с оттенком брезгливости сказал Смолин. — Нет уж, на хвосте у него я висеть буду качественно… Только не похоже, чтобы он собрался сдернуть. По всему видно, расположился основательно. И глаз не спускает с того же самого подъезда. Как человек с некоторым житейским опытом я тут, господа мои, чую коллизии и нешуточные страсти…
— Вася! — толкнул его локтем Фельдмаршал.
— Вижу… Тихо все сидят! — шепотом распорядился Смолин.
Дашенька Бергер собственной персоной выпорхнула из плавно проплывшей мимо них и бесшумно остановившейся у подъезда «тойоты-камри» — судя по первым впечатлениям, очень привычно выпорхнула… Обернулась, помахала рукой кому-то, не видимому в сумерках за тонированными стеклами, и машина вальяжно проплыла к выезду на дорогу.
— Ну вот! — сказал Смолин вовсе уж тихонечко. — Пошли коллизии, пошли…
— Даша!
Это воззвал, разумеется, не кто-то из них, а Миша, кенгурячьими прыжками летевший к подъезду. Упомянутая особа обернулась к нему так недовольно (уличный фонарь давал достаточно света, чтобы разглядеть ее моментально поскучневшую мордашку), что Смолин моментально сделал кое-какие выводы в подтверждение уже имевшихся зыбких гипотез и смутных набросков…
— «Ромео и Джульетта», — хохотнул Кот Ученый. — Эпизод, не вошедший в канонические тексты…
— Туз-отказ, — прокомментировал Шварц.
— Циники вы, господа, — сказал Смолин не без грусти. — Тут трагедия происходит, а вам бы ржать…
Действительно, даже не различая с занятого ими места ни слова из тихого разговора, они прекрасно видели действующих лиц микроспектакля и по жестам прекрасно понимали содержание немудреной пьесы: длинноволосый юнец сначала что-то настойчиво спрашивал, потом пытался что-то втолковать, правды какой-то доискаться, убедить в чем-то. Дашенька же, притопывая на месте от нетерпения, отвечала коротко и резко, со столь недовольной, даже презрительной мордашкой, что человек с мало-мальски житейским опытом быстро мог определить, что на его глазах разворачивается классический сюжет: Он по-прежнему полон пылких и глубоких чувств, зато Она, тут и к бабке не ходи, давным-давно отправила бывшего друга сердечного на свалку истории и, по большому счету, видеть его не желает…