— Итак? — спросил Смолин.
— Василий Яковлевич, я вас заочно уважаю и ценю как большого профессионала…
Точно рассчитанная пауза. Точно рассчитанный томный взгляд. Точно рассчитанное небрежное движение, заставившее халатик распахнуться еще приманчивее. «Что ж ты такая дура-то? — подумал Смолин. — Скучно уже становится…»
— И только-то? — спросил он удрученно. — Было бы лучше, окажись вы, Дашенька, в меня тайно влюблены. Мечта стареющего мачо — чтобы в него оказалась тайно влюблена очаровательная девушка вроде вас…
— Как знать, как знать… — отозвалась нимфетка, глядя зазывно и лукаво.
В разговоре явственно обозначился тупичок. Не настолько Смолину было приятно сидеть напротив полуголой девицы и чесать язык — да и она, судя по глазам, чуточку тяготилась пустой болтовней.
— Так что там за дело? — сказал он не без настойчивости.
— Дело… Дело действительно серьезное. Василий Яковлевич, вы случайно не в курсе, куда делись… куда делась дедушкина коллекция?
— А почему именно я должен быть в курсе? — моментально отозвался Смолин голосом самым что ни на есть удивленным, глядя до омерзения открыто и честно. — Ваш дедушка, Дашенька, был стариком скрытным и подозрительным, это всем известно и вам наверняка тоже. О его коллекции самые фантазийные слухи ходили, а вот в натуре ее никто и не видывал.
О его коллекции самые фантазийные слухи ходили, а вот в натуре ее никто и не видывал. Как и я…
— Вы уверены?
— Ну разумеется, Даша…
— А мне вот кажется, что это именно вы ее забрали…
— Креститься надо, ежели кажется, так старики бают…
— Я серьезно, Василий Яковлевич. Есть сильные подозрения, что именно вы ее забрали. Вы были последним, кто дедушку видел живым…
— Ну и что? — Смолин улыбнулся насколько мог беззаботнее. — Неужели у вас в голове — старые классические романы? Роковые тайны, выданные на смертном одре, прерывающийся шепот умирающего: «Два шага на восток от мельницы, потом еще десять — в сторону раскидистого дуба, там и нужно копать, когда тень в полдень упрется в сортир…» Глупости какие.
— Может быть, — сказала она, глядя серьезно и цепко. — А может, и нет. Коллекция у вас.
Смолину надоело играть в дипломатию.
— Ну, а если бы даже? — спросил он без улыбки. — Нет, я ничего не утверждаю, я просто абстрактно теоретизирую: возможно, не исключено, вероятно… И что в этом случае? Что следует делать на данном историческом этапе?
— Поделиться, — сказала Даша твердо. — Я девочка неглупая и жизнь чуточку знаю, в с ё вы не отдадите просто так. Но хотя бы половину.
— А на меньшее, значит, не согласна?
— Никоим образом. Половину.
— А мотивы и основания?
— Это мой дедушка. Родной.
— Тысячу извинений, прелестная моя, но это никакой не мотив и никакое не основание, — сказал Смолин. — Ну, ваш, ну, родной, роднее не бывает… И что? Родственные связи, знаете ли, еще не означают автоматически права наследования.
— Означают.
— Ну, предположим… В некоторых, четко прописанных законом случаях. В некоторых . Собственно говоря, Даша, вы и заикаться не можете о том, что вам что-то принадлежит из дедушкиного имущества, если нет прямого завещания, пока живы ваши родители. Вот они, согласен, могли бы кое на что претендовать… они, но не вы. Они что, вас уполномочили со мной вести этот разговор?
— Нет, конечно.
— Вот видите. У меня есть дурацкая привычка, Даша. Стараюсь соблюдать законы скрупулезнейше. От и до. Если нет четко оговоренных условий завещания, та же квартира автоматически переходит вашим родителям. Но мы-то не о квартире, верно? Мы о неких коллекциях…
которых, собственно говоря, никто никогда не видел. Или вы видели?
Она промолчала. Неотрывно смотрела на Смолина уже без тени кокетства. Потом сказала:
— И все равно, если по справедливости, нужно поделиться…
— А если все мне оставлено? — спросил Смолин тихо. — Вот, предположим, именно так дело и обстоит. Поверьте моему честному слову. Любой может оставить нажитое кому угодно: черту в ступе, Джорджу Бушу, программе «Комеди клаб», Обществу защиты животных… а также любому индивидууму независимо от гражданства. И что?
— Вы и так не бедствуете. А у меня — шаром покати.
— Милая, ну это уж тем более не мотив, — сказал Смолин серьезнейшим тоном.
— У вас ничего, а у меня до хрена, так что извольте поделиться… Шаткая идеологическая основа. В советские времена и то смотрелась бы несерьезно, а уж теперь, в эпоху рынка и индивидуализма… Вы, простите меня, никак не убогий дошколенок, которому позарез нужны деньги на операцию в Женеве, без которой он через месяц умрет… Здоровы, красивы, учитесь в хорошем заведении, руки-ноги на месте, ума палата… Извольте уж добиваться своего сами. Я не филантроп, честно…
Она гибко выпрямилась и, подойдя танцующей походкой, уселась на широкий подлокотник смолинского кресла. Халатик распахнулся вовсе уж откровенно.
— Василий Яковлевич, — сказала Даша, глядя ему в глаза с легкой, циничной ухмылочкой. — Мы что, никак не можем договориться? Я — девочка без комплексов, а вы — нормальный мужик, у вас давненько уж стоит, чего там… Попробуем найти консенсус? На долгий срок… Если хотите.
— Дашенька, вы прелесть, — сказал Смолин искренне. — И у меня действительно стоит со страшной силой, чего там… Но вот проклятые годы, знаете ли… Того, что вы мне предлагаете, я уже повидал достаточно, чтобы платить такую цену… Циник я, деловой человек… Простите великодушно, не получится…