— Я совершенно точно знаю, что хороших репортажей про антиквариат много лет как не было, — сообщила Инга. — Говорила с коллегами, телевизионщиков расспрашивала, никто даже не припомнит…
«Не удивительно, — подумал Смолин. — Мы ж все — в твердом уме и здравой памяти, не Булычевы, чай…»
— Ага, — сказал он весело. — Вы, стало быть, хотите свое имя обессмертить звонким репортажем?
— Ну, не обессмертить, конечно… Но тема-то интереснейшая.
— Да уж… — проворчал Смолин. — А были ли вы…
— Да я везде уже была! — с неприкрытой грустью поведала очаровашка. — В «Дукате» со мной вообще не разговаривали, там сидел какой-то звероватый дед…
«Ну да, — констатировал Смолин. — На Фомича напоролась, он в таких случаях поступает решительно. А Леши не было, иначе Леша непременно попытался б тебя, аппетитную, склеить, задуривая головенку красивыми, но банальными россказнями… Он вас таких этим макаром с полдюжины уж опробовал…»
— «Эльдорадо», — сказал он деловито.
— На Фомича напоролась, он в таких случаях поступает решительно. А Леши не было, иначе Леша непременно попытался б тебя, аппетитную, склеить, задуривая головенку красивыми, но банальными россказнями… Он вас таких этим макаром с полдюжины уж опробовал…»
— «Эльдорадо», — сказал он деловито.
— Ой, да там только шутили и уворачивались… Во «Фрегате» со мной вообще разговаривали как с деревенской дурочкой или малым ребенком, а в «Раритете» вылез какой-то проспиртованный субъект и с ходу принялся в сауну звать…
«В очередном запое Врубель-Рубель, — отметил Смолин. — Учтем, запомним…»
— Что ж не пошли? — спросил Смолин, всем видом показывая, что пошловато шуткует, и не более того.
— С таким ? — девушку натурально передернуло. — Нет уж, увольте! Лапать даже пытался…
— Мужчины его поймут, — сказал Смолин.
Она сердито сверкнула глазами:
— Тоже в сауну звать будете?
— Ну что вы, — сказал Смолин. — Мы, старые педофилы, гораздо скромнее в потребностях, максимум — в кафе… В кафе-то пойдете? Без задних мыслей?
Она глянула кокетливо:
— Может быть… Если и вы мне пойдете навстречу. Но я ж вижу, что вы тоже начинаете…
— Ладно, — сказал Смолин, отступил на шаг и поднял лакированную досточку на шарнире, преграждавшую вход за прилавок. — Заходите. Коли уж вы всех обошли и ничего не добились…
Он видел краем глаза, что Гоша взирает на него осуждающе — но предпочел этого не заметить. Он и сам не понимал толком, чего же именно добивается: то ли проверить эту кису на моральную устойчивость и в случае чего, простите за цинизм, отодрать со всем усердием, то ли… Порой ему приходило в голову, что не мешало бы обзавестись собственным каналом в средствах массовой информации: мало ли что может случиться, мало ли какие коллизии возможны, порой необходима как раз не конспирация, а огласка — в наши-то путаные времена, когда СМИ, хвостом их по голове, сплошь и рядом способны быть оружием , и даже не за деньги их можно купить, а втемную использовать… Давно об этом идут разговоры среди своих, но реально никто и пальцем не пошевелил… быть может, пришла пора?
В кабинете у него не должно быть ничего предосудительного — а потому Смолин, не колеблясь, повел Ингу именно туда, любезно придвинул кресло, поинтересовался:
— Коньячку хотите?
— Что, вы тоже начинаете? В «Раритете» мне водку предлагали из какой-то жуткой бутылки…
— Ну, у меня-то бутылки не жуткие, вполне гламурные…
— А потом? Куда позовете?
Смолин тяжко вздохнул — очень даже театрально, протяжно, старательно — и подошел к ее креслу:
— Бог ты мой, а вам не приходило в голову, милая Инга, что вы просто-напросто по-человечески понравились дурному, романтичному старику?
Ага, а ресницами-то затрепетала хоть и с некоторым смущением, но и с явным удовольствием — не родилась еще та красотка, что негодует, когда ее взглядом раздевают…
— Никакой вы не старик.
— Конечно, — сказал Смолин.
— Значит, есть у меня шанс?
— Василий Яковлевич! — произнесла она чуть ли не умоляюще. — Если вы меня хотите оставить ни с чем, скажите сразу…
— Ну что вы, Инга, — сказал Смолин, усаживаясь. — Говорю же, вы мне нравитесь… в хорошем смысле. Я понимаю, у вас, так сказать, служебный долг… Вот только, уж простите, не могу я вам давать ни адресов, ни телефонов. Не принято это, знаете ли. В нашем мире свои законы. Очень даже суровые. Сегодня я вам дам сдуру телефончик, а завтра сшибет меня на людном перекрестке неопознанная машина или пальнет в спину какой-нибудь декадент из двуствольного обреза…
— Шутите?
— Ничуточки, — сказал веско Смолин, глядя на нее серьезно, строго, печально. — Чем хотите поклянусь — ничуточки… Вы себе и не представляете, что за народ — серьезные коллекционеры. Какие у них возможности, что это за персоны, что они могут… — он понизил голос, наклонился через стол. — Молчать умеете? Я вам говорю авторитетно: это самая настоящая мафия. Вот только получившие пулю в спину за длинный язык в газеты не попадают, тут испокон веков шито-крыто, не нами заведено, не на нас и кончится… И более того. Если вы сунетесь к серьезному коллекционеру с глупыми вопросами, он вас может принять за бандитскую наводчицу… И начнут вас спрашивать так, что потом ни за что нельзя будет отпускать на волю в таком виде, вот и придется… Вы хоть понимаете, во что лезете? Я к вам вполне по-дружески, говорю же, вы мне нравитесь — ну да, цинично, как нормальному мужику! — и мне думать не хочется, что с вами из-за вашей наивности может такое приключиться… Были печальные примерчики…