Поскольку делать здесь более было совершенно нечего, он походочкой никуда не спешащего человека стал спускаться, держа длинную трость так, чтобы она не задевала ступеньки.
Пару раз на него косились, конечно — к стандартным клюшкам из аптеки Россия-матушка привыкла, а вот фасонные трости носить разучилась. Ладно, черт с ними — береженого бог бережет.
Коли уж именно так все произошло, у него неожиданно образовалась куча свободного времени, несколько часов: пока-то Вову привезут в ментовку (неизвестно еще, куда именно), покато он, человек ушлый, потребует адвоката, да не с улицы, а своего доверенного, пока тот прибудет, пока освободится, чтобы с ним можно было связаться…
Смолин пошел еще медленнее, свернул в парк — жалкий, всего-то в полгектара огрызочек былого, столетней давности, торжественно устроенного шантарцами к какому-то юбилею. Сто лет назад парк был больше размерами раз в двадцать и тянулся от вокзала до нынешнего главного моста. Советская власть и «клятые большевики» тут были совершенно ни при чем: город разросся, экология ухудшилась, и сосны, деревья капризные, помаленьку принялись вымирать, так что парк (собственно, когда-то просто-напросто чуточку облагороженный скамейками кусок дикой тайги) пришел в жалкое состояние. Впрочем, он и сейчас являл собою местечко довольно глухое, поскольку главным лет с полсотни стал другой, как раз тогдашними большевиками тщательно обустроенный и по какой-то полумистической традиции нареченный в честь Горького.
Дорожки тут были не мощеные, а протоптанные, скамеек осталось совсем мало — зато, как легко догадаться, бутылок валялось столько, что их не всегда и успевали подхватывать окрестные бомжи. Так что Смолин, хотя и задумавшись, зорко глядел под ноги.
Как будто пытался высмотреть Золотой Костыль. Местная легенда гласила, что купец Заяцев, известнейший шантарский выпендрежник того времени, дабы посрамить своего главного соперника по той же части Буторина, к открытию парка удумал штуку: темной ночью вколотил в землю и тщательно замаскировал костыль наподобие железнодорожного, только отлитый из чистого золота и соответствующим образом заклейменный. Весом, что характерно, в два с половиной фунта, то есть в килограмм с лишком. Позднее он торжественно об этом объявил, принародно обещая, что ровнехонько через десять лет при свидетелях костыль вытащит и употребит на благотворительные цели. А ежели какая скотина вздумает производить раскопки самостоятельно, то он, Заяцев, того в бараний рог свернет и голым в Африку пустит.
Костыль, конечно, потихонечку искали — но этому, во-первых, старательно препятствовала гретая купцом полиция, а во-вторых, поди найди его на десяти гектарах дикой тайги. Где-то через годик отступились последние разочарованные кладоискатели, и прошел слух, что Заяцев все набрехал, никакого костыля нет и в помине.
Десятилетний юбилей забития костыля пришелся на то время, когда в Шантарске уже прочно сидели большевики, а Заяцев не менее прочно обосновался в Харбине — так что никакого торжественного явления килограмма золота горожанам, как легко догадаться, не произошло. А вскоре о костыле забыли начисто, потому что хватало более насущных житейских проблем. Нынешние краеведы поголовно были солидарны с теми, кто считал эту историю чистой выдумкой склонного к саморекламе купчишки — но Смолин-то прекрасно знал и того человека, который одиннадцать лет назад костыль все-таки обнаружил, и того, кто им ныне владел: понимающий был мужик, переплавлять-продавать и не подумал, держал в стеклянной витринке, где имелось еще немало ценного как с исторической, так и с практической точек зрения…
Он медленно шагал где по тропинкам, где без дороги, пытаясь все же собрать смутные детали в нечто целое.
Что мы имеем? А имеем мы ситуацию, когда, переиначивая заголовок какого-то классического английского детектива, слишком много Врубелей. Точнее, Врубель-то один — но он и там и сям, куда ни глянь, причем, что любопытно, все поголовно в дерьме, а Врубель-то регулярно в белом…
Врубель продал Шевалье револьвер, из-за которого разгорелся весь сыр-бор.
Что мы имеем? А имеем мы ситуацию, когда, переиначивая заголовок какого-то классического английского детектива, слишком много Врубелей. Точнее, Врубель-то один — но он и там и сям, куда ни глянь, причем, что любопытно, все поголовно в дерьме, а Врубель-то регулярно в белом…
Врубель продал Шевалье револьвер, из-за которого разгорелся весь сыр-бор. Совпадение.
Врубель — единственный, кто избежал вторжений-обысков. Случайность.
Врубель — один из немногих, кто знал о поездках Вовы Багдасаряна, порою вплоть до точных адресов. Еще одно совпадение.
Не много ли совпадений и случайностей на один квадратный метр? Но, с другой стороны, откуда взять конкретные улики? Таковых, строго говоря, абсолютно не имеется…
— Эй, дядя!
Едва не споткнувшись от неожиданности, Смолин остановился и поднял голову — а в следующий миг прямо-таки покривился от отвращения: настолько пошло и вульгарно, что блевать тянет…
Дорогу ему преграждали три экземпляра мужского пола — и, судя по тому, как они разомкнулись, чтобы один торчал на пути, а двое других отрезали отход справа-слева… да уж, судя по диспозиции, они не собирались спрашивать дорогу в консерваторию или проводить среди Смолина социологический опрос в связи с глобальным потеплением. Самые обыкновенные ребятки, ярко выраженной славянской внешности, не амбалистые и не хилые, стандартные. Никак не походило, что они пьяные — а впрочем, с молодым поколением нынче решительно ничего неясно, в каждом может сидеть по шприцу какой-нибудь гадости…