— Мессир, я невероятно удивлена, отчего вы не удержали своего… э-э… сюзерена от очередной глупости? Кажется, верный друг обязан давать королю разумные советы, а не только плодить скверные вирши.
— Ах, государыня, — хорошо поставленным баритоном произнес де Борн, — всем известно, что я преуспеваю лишь в скверных виршах, но не в хороших советах.
— Если так, — парировала Элеонора, — я лично напишу эпитафию на вашу гробницу. Говорят, я сочиняю неплохие стихи.
— Это великая честь для меня…
— Матушка, — промычал Ричард, исподлобья наблюдая за аквитанкой.
— Сейчас я вам не матушка, а королева Англии, — резко ответила Элеонора. — С матушкой вы пообщаетесь вечером, в приватной обстановке.
— Ой-е-ей, — шепнул менестрель. — Могу лишь пособолезновать королю.
Элеонора все слышала, на ерничанье де Борна внимания не обратила. Этого обормота уже ничем не исправишь.
— Ваше величество! — снова воззвал Ричард.
— Слушаю вас, — оскалилась королева-мать, показав на редкость здоровые для ее возраста зубы. — Вы что-то хотели спросить… сир?
— Вы привезли за меня выкуп Танкреду?
Элеонора поперхнулась и бросила на Ричарда такой взгляд, что, будь на его месте Саладин — немедля свалился бы в обморок. Так смотрит председатель церковного inqisitio на еретика, который только что убежденно заявил, будто Святой Троицы не существует, а мир создан одновременно и силами Света, и силами Тьмы.
— Значит, выкуп? — умиленно вопросила королева-мать. — Извольте. Я могу отдать Танкреду Сицилийскому свои драгоценности, десяток платьев и безумно дорогое нижнее белье из катайского шелка. Ах да, у меня еще есть несколько редких книг, которые можно продать в богатую обитель. Полагаю, ваша очаровательная невеста, Беренгария Наваррская, тоже пожертвует самым дорогим для нее подарком. Остается найти кошке из Александрии покупателя.
— Матушка! — в третий раз взвыл разъяренный Ричард, понимая, что если королева не прекратит острить и издеваться над собственным сыном, то он сорвется и начнет крушить все вокруг.
— Ваше величество, — наимилейшим голоском подсказала Элеонора свой титул и вдруг заговорила быстро и резко: — Сир, свои соображения о вашем неразумии я, как уже обещала, выскажу вечером. Сейчас вам придется выслушать мои приказы…
— Между прочим, — набычился Ричард, — король Англии — это я. Помазанник Божий не вправе выслушивать ничьи приказы, кроме велений Господа и Матери-Церкви!
— А я, — едва не срываясь на крик, проговорила Элеонора, — королева.
И я старше вас на тридцать шесть лет и держу скипетр в руках половину столетия. В отличие от вас, сир. Если не ошибаюсь, вы стали королем всего несколько месяцев назад? И то по чистой случайности… Четвертый сын… Впрочем, это неважно. Вы исполните все, что я вам скажу. Подпишите все документы, которые я вам представлю. Скажете все, что я вам велю, и храни вас Господь, если прозвучит слово сверх того! Вы все поняли?
Багровый от унижения Ричард помялся, скосился на де Борна, ища поддержки, но менестрель только возвел очи горе. Король Англии несмело глянул на мать и едва заметно кивнул.
— Надеюсь, — ледяным тоном продолжила Элеонора, — Танкред подтвердит свою незапятнанную репутацию истинного рыцаря и простит вас…
— Я готов это сделать немедленно, — донесся от входа в залу высокий голос с явным средиземноморским акцентом. — Его величество Ричард Плантагенет ошибся, однако ошибки свойственны даже самым великим.
— Ваше величество, — Элеонора поднялась с табурета. В дверях стоял король Танкред. Один, без всякой охраны. — Полагаю, нам следует немедленно переговорить. И не здесь.
— А я? — прянул вперед Ричард, но мигом осекся. В его положении спорить не приходилось. В конце концов, что бы не говорила Элеонора, он ее любимый сын и матушка постарается сделать все для того, чтобы разрешить конфликт наивозможно безболезненно.
— Вы вроде бы пленены? — безразличным тоном осведомилась Элеонора, чуть повернув голову в сторону Ричарда. — Вот когда я договорюсь с государем Танкредом и мы составим соответствующий ордонанс, вы к нам присоединитесь.
Королева-мать, куртуазно пропущенная сицилийцем вперед, быстро вышла из залы, краем уха уловив стенающий возглас Бертрана де Борна:
— А поесть когда дадут?
* * *
Рено де Шатильон, он же Ангерран де Фуа, явился в монастырь святой Цецилии в самом приподнятом настроении. Оставил лошадь у коновязи, ехидно раскланялся с аббатисой Ромуальдиной, вышедшей на крыльцо церкви (преподобная мать-настоятельница, как обычно, имела вид потрепанной горгульи, страдающей несварением желудка) и направился прямиком в странноприимный дом. Весело насвистывая старую песенку Кретьена де Труа, Рено взбежал по ступеням и неожиданно запнулся.
На самой верхней ступеньке всхода грустно восседал мессир Серж, подперев подбородок кулаками и устремив взор в утренние небеса.
— Дышите свежим воздухом? — поднял бровь Райнольд.
— Рассуждаю о бренности всего сущего, — мрачно отозвался Казаков, не давая себе труда подняться.
— Тогда почему Беренгария не составляет вам пару? — усмехнулся старый авантюрист. — Или, не дай Господь, вы разочаровались друг в друге? Она вас выставила? Что ж такого вы наговорили милой девочке?