Но, кроме искусства содержания лошадей, злонравных и зубастых тварей (случилось так, что в общем-то покладистая лошадка сэра Мишеля, которой что-то в Казакове не понравилось, однажды укусила его за предплечье, а потом еще и наступила на ногу. Специально. Это они умеют. Впечатление незабываемое), приходилось с утра до ночи зубрить язык и работать по хозяйству. Казаков уставал, но ничего против такого положения вещей не имел. По крайней мере, всегда чем-то занят.
Добавим сюда непонятные Сергею религиозные предрассудки. Постные дни, когда нельзя есть мясного (при строгом отце Колумбане утку рыбой не назовешь — не настали еще времена развеселого брата Горанфло). Мишель едва не каждый день таскает оруженосцев в церковь, на мессу (Казаков не без удовлетворения отметил, что монахи, которых он три недели грабил, его не узнают). Каждый день — исповедь. Отец Колумбан настаивает. Потом пристает: вспоминай еще грехи. Все грехи вспомнил? А еще есть? Казакову показалось, будто монах испытывает какое-то болезненное любопытство к его проступкам, но в действительности отшельник просто добротно выполнял свои обязанности. Вначале это было интересно, потом стало надоедать. Епитимьи Сергей не исполнял — ну каким, скажите, нужно быть кретином, чтобы прочитать пятьдесят «Отче Наш» в коленопреклоненном состоянии перед алтарем только за признание в украденном из монастыря кувшине вина? Он же тогда делал это не для понта бандитского, а ради собственного выживания. А как только ты на следующей исповеди признаешься, что не выполнил епитимью, получишь новую, еще более тяжелую. Отец Колумбан ревностен.
Глупостями вы маетесь, святой отец. Вас тут все обслуживают, бегают вокруг вас, готовят еду, а вы? Либо раздаете указания, либо разгуливаете по деревням, выполняя роль чеховского сельского врача. В конце концов доставучесть монаха Казакову приелась настолько, что он прямиком заявил отшельнику: как хотите, а на ваши исповеди я больше ходить не буду. Когда сам захочу, приду.
В конце концов доставучесть монаха Казакову приелась настолько, что он прямиком заявил отшельнику: как хотите, а на ваши исповеди я больше ходить не буду. Когда сам захочу, приду. А пока — извиняйте. Ирландец только плечами пожал и буркнул что-то невнятное о спасении души.
* * *
Однажды вечером Казаков выдал Гунтеру прелюбопытнейший документ, написанный на листочке блокнотной бумаги:
«Список современного оружия и оснащения, находящегося в нашем распоряжении.
— Пикирующий бомбардировщик «Юнкерс 87 В-2» — одна штука. К нему авиационная бомба SC-500 — одна штука, и бомбы SC-250 — четыре штуки.
— Авиационный пулемет «Люгер» — одна штука. К нему четыре ленты патронов по 50 штук каждая.
— Пехотный пистолет-пулемет Эриха Фольмера МР-38 «Шмайссер» — одна штука. К нему четыре рожка с патронами по тридцать штук в каждом.
— Пистолет «Вальтер» — одна штука. К нему четыре обоймы по восемь патронов в каждой.
— Пистолет «Марголин» — 3 штуки. К каждому — по две обоймы, одна неполная.
— Электрошокер с полным зарядом — одна штука.
— Аптечка (антибиотики, обезболивающие, транквилизаторы, перевязочный материал) — одна штука.
— А также: пять банок консервов и две банки сгущенного молока производства Германии, четыре коробки спичек, две зажигалки, неполная пачка сигарет «Данхилл», брезентовая палатка на два человека, ракетница, саперная лопатка, двадцать таблеток сухого спирта, три алюминиевых фляги, финский нож, 160 долларов США купюрами разного достоинства, 210 фунтов стерлингов, 24 рейхсмарки образца 1937-38 годов, ручной хронометр «Ролекс» (у Гунтера), многофункциональные часы «Seiko-Nord» (у меня), два хронометра других фирм, CD-проигрыватель (не работает) и всякая мелочь — ручки, записные книжки и проч..
Составлено Казаковым С. В., 23 сентября 2002 / 1189 года».
— Забыл кое-что важное дописать, — усмехнулся германец обозрев строчки на английском языке и, забрав перо, добавил цифр от себя. Теперь дата выглядела следующим образом: « 23 сентября 2002 / 1940 / 1189 года ». Смотрелось до крайности нелепо. — И что теперь с этим делать?
— Да я просто… — неожиданно смутился Казаков. — Ревизию, так сказать, провел. У тебя, наверное, еще какие-нибудь вещи есть?
— Найдется, — кивнул Гунтер. — Ревизия — это отлично. Но, поверь, у меня нет никакого желания тащить с собой в Палестину пулемет. Он тяжелый — это раз. И так будет нечестно — это два. Оставим у святого отца. Автомат я, конечно, возьму. И «Вальтер». В жизни многое может пригодиться, оружие тем более.
— Постой, постой, — нахмурился Сергей, исподлобья поглядывая на Гунтера. — Что это за словечко такое — «нечестно»? А что тогда честно? Конечно, мы не вправе раскрывать секреты нашего века здесь, да и не будем… Однако защищать себя обязаны.
— Вот, — германец протянул руку и взял подаренный сэром Мишелем меч. — Видишь? Отличное средство защиты. А это — еще лучше.
Гунтер передал Казакову тяжеленький громоздкий арбалет. Гладкое деревянное ложе, металлическая струна-тетива и набор стрел — цельнокованые железные болты длиной с ладонь.
Гладкое деревянное ложе, металлическая струна-тетива и набор стрел — цельнокованые железные болты длиной с ладонь.
— Сильно, — согласился Сергей и не без натуги натянул тетиву. — Можно пострелять?