— Заставь дурака богу молиться… — пробормотал Вальхейм.
— К тому же, — продолжал Мела, — недавно сюда бросили еще одного. Мне показалось, что его зовут Петипас. Не знаю уж, за что ты с ним так обошелся, но крыл он тебя отчаянно.
— Петипас? Здесь? — Ингольв подскочил. Чертов Дагоберт явно перестарался. Завтра сам сядет на хлеб и воду.
— Через полчаса этот Петипас обнаружил меня, — как ни в чем не бывало, рассказывал Мела. — Сперва мы долго бранили тебя хором, а потом он попытался меня убить… Хорошо, что он ногу сломал, когда падал сюда сверху, иначе бы мне от него не уползти…
— Где он?
— Валяется где-то тут…
— Ладно. — Ингольв пока отложил мысли о лучнике и вернулся к своему делу. — Так ты можешь ходить?
Из темноты донеслось чавканье грязи и невнятная брань, потом Мела сказал:
— Можно мне держаться за тебя?
— Конечно. — Ингольв протянул руку и невольно поморщился, когда пальцы Мелы сильно вцепились в нее.
— Я стою, — сообщил Мела, — что дальше?
Вместо ответа Ингольв поднял голову и сказал, повысив голос:
— Аэйт, там, на стене, висит моток веревки. Между «испанским сапогом» и «железной кобылой».
Сверху донеслась возня, после чего голос Аэйта виновато произнес:
— Я не вижу тут никакой кобылы.
— А веревку видишь? — разозлился Ингольв.
— Сейчас.
С легким топотом Аэйт убежал.
Мела слабел. Ингольв подхватил его под мышки, потом, крякнув, поднял на руки. Для своего роста Мела оказался довольно тяжелым.
Увесистый конец веревки больно стукнул Вальхейма по макушке, так что капитан едва не выпустил свою ношу.
— Все в порядке! — сообщил Аэйт. — Я ее к столбу привязал.
Голос звучал так самодовольно, что Вальхейму страшно захотелось тут же надрать парню уши. Он потрогал веревку. У него на руках Мела становился все тяжелее, и Ингольв понимал, что его пленник теряет сознание. Он связал Меле запястья своим ремнем, повесил его себе на шею и медленно полез наверх. Прошло, как ему показалось, очень много времени, прежде чем он очутился опять в подвале пыток. После подземелья это помещение выглядело довольно уютным. Свалив Мелу на пол, капитан снял с его рук ремень и стал спускаться вниз.
— Ты куда? — встревожился Аэйт.
— Займись лучше братом, — буркнул Ингольв. — По-моему, он умирает. Я сейчас вернусь.
Аэйт склонился над Мелой. Свечка, которую он, вопреки приказанию, не потушил, горела на грязном полу и почти вся уже оплыла. Мела с трудом раскрыл глаза. Онтлак так сильно избил его, что Аэйт почти не узнавал старшего брата.
— Аэйт… — шепнул Мела. — Это действительно Ингольв Вальхейм?
— Конечно, — ответил Аэйт.
— Это действительно Ингольв Вальхейм?
— Конечно, — ответил Аэйт.
— Он что… ненормальный? — спросил брат. — Зачем он это делает?
— Он ненормальный.
В этот момент тот, о ком они говорили, вновь показался над краем пропасти. Лицо капитана побагровело от натуги. Он с видимым усилием выбрался из подземелья и упал на бок. Человек, которого он вытащил, моргал, ослепленный тусклым светом свечи. Ингольв высвободился, но развязывать ему руки не стал. Как только лучник пришел в себя, он хрипло сказал:
— Сволочь Дагоберт. Вы ему припомните, господин капитан… Он нарушил приказ… Вы же ему на гауптвахту велели, а он куда…
Ингольв, не слушая, осторожно ощупал левую ногу лучника. Она сильно распухла. Петипас взвыл от боли.
— Ладно, потерпи, — сказал Ингольв.
— Дагоберт, — выдавил Петипас сквозь слезы. — Сволочь…
Ингольв отвернулся от него и встал. У него были более неотложные дела, чем не ко времени усердный Дагоберт.
— Так, — произнес он. — Мела ходить не сможет. Аэйт, ты сумеешь дотащить его на себе?
Младший брат смотрел на капитана так тоскливо, что сомнений не оставалось. Ничего он не сумеет. Ингольв подумал еще немного. А не поручить ли это дело Одо Брандскугелю? Идеальная кандидатура: туп до святости, могуч и беспредельно предан его благородию…
В винном погребе у них над головами загремели чьи-то шаги. Ингольв замер. Неужели он все-таки допустил ошибку, оставив Айвора в живых? Стражник, небось, побежал прямо к Торфинну… Склонив голову, он прислушался. Нет, похоже, пока оснований для паники нет. Наверху бродили от бочки к бочке, видимо, в поисках вина. Потом голос Торфинна, слегка дребезжащий, но все еще звучный, произнес:
— А! Вот оно.
Забулькала жидкость, наливаясь в сосуд. Ингольв поморщился. Не в силах отогнать свои страхи, старый чародей опять впал в запой. Но в то же время капитан ощутил облегчение: сейчас Торфинн уйдет и можно будет спокойно выбраться отсюда.
— Ваша милость! — неожиданно завопил Петипас. — Ваша милость! Припадаю к стопам! Произошло недоразумение! Дагоберт, этот нерадивый пес…
— Заткнись, — прошипел Ингольв и пнул его по больной ноге. Петипас заорал и тут же затих, давясь, когда капитан вынул из ножен саблю и показал ему.
Но было уже поздно.
— Э! — сказал Торфинн, пьяно удивляясь. — А что это подвал открыт… а?
Он прошел в тот угол, откуда доносился голос, и толкнул ногой каменную плиту, служившую дверью в подвал пыток. Ингольв, который хорошо знал все интонации этого тяжелого голоса, слышал, что Торфинн уже успел достаточно набраться.