— Каноб! Ты говоришь, он взялся голой рукой за меч, и клинок рассыпался в прах?
— Говорю, — мрачно согласился Каноб.
— Ясно, — пробормотал Алаг. — Боюсь, добрая хорошая цепь его не удержит. Иди сюда, Гатал.
Вождь начал сердиться.
— Ну, что еще необыкновенного ты нашел в этом гаденыше?
— Смотри. Видишь крест у него на ладони?
Аэйт судорожно дернул пальцами, пытаясь спрятать свою тайну. Но колдун держал его крепко.
Гатал недоумевал.
— Грязь или татуировка. Ну и что?
— Это разрыв-трава, — задумчиво произнес Алаг. — Мальчишка нашел ее и врезал себе в ладонь. — И добавил, обращаясь больше к самому себе: — А мне этого так и не удалось.
Гатал, как всякий истинный воин, столкнувшись с магией, растерялся. При других обстоятельствах это выглядело бы довольно забавно.
— И что же теперь делать? Отрубить ему руку? Зачем нам калека? Тогда уж сразу перережь ему горло.
С некоторым удивлением Аэйт понял, что ему все равно.
Колдун проговорил:
— Я знаю цепи, которые держат крепче железных. И разрыв- трава не поможет. Отдай его мне, Гатал. Я сделаю все, что нужно.
Саламандра, гревшаяся на солнышке возле своего хозяина, шевельнулась и подняла голову. Синяка, который развалился было в густой пыльной траве, сел и увидел Мелу. Молодой воин шел прямо к нему.
— Привет, Мела, — сказал Синяка.
Молодой воин шел прямо к нему.
— Привет, Мела, — сказал Синяка. — Почему ты один?
Мела постоял над ним, потом сел рядом и неприязненно покосился на саламандру. Ящерка снова замерла, всем своим видом показывая, насколько ей безразличны чувства всяких там болотных жителей.
— Где Аэйт? — повторил Синяка.
Мела не ответил. В его поведении было что-то странное. Обычно Мела терпел чужака только ради Аэйта и не снисходил до задушевных разговоров с ним.
Мела долго молчал. Потом спросил спокойным, ровным голосом:
— Он еще жив?
Синяка подскочил от неожиданности.
— Кто?
Мела посмотрел на него устало.
— Не притворяйся, что не понимаешь.
— Мела, — осторожно сказал Синяка, — я не притворяюсь. Если тебе нужна моя помощь, скажи, что я должен сделать. Только объясни все как следует, чтобы я понял.
— Как тебе угодно, — сказал Мела. — Аэйт говорил мне, что ты не человек. Он чувствовал в тебе силу, пытался даже отыскать ее предел — и не смог. Стало быть, по его словам, она намного превышает силу Асантао, потому что пределы ее могущества мой брат давно уже нашел.
Синяка отвернулся, чтобы Мела не видел его лица. Но старшему брату Аэйта было, похоже, безразлично.
— Я не знаю, так ли это, и не хочу знать. Мне не интересны чужие тайны. Я воин. Но если ты и вправду что-то можешь, помоги мне. Я хочу знать, жив ли еще мой Аэйт или они уже убили его.
— Он в плену? — спросил Синяка, не веря своим ушам.
— Значит, он ошибся, и ты ничего не можешь, — сказал Мела, как бы подводя итог их краткому разговору. — Если бы ты видел, как Асантао, ты бы знал.
— Я просто не думал об этом, — объяснил Синяка. — А почему ты не пошел к Асантао?
Мела посмотрел ему прямо в глаза.
— Ты можешь узнать или нет?
Синяка сдался.
— Помолчи, — сказал он сердито. — Я позову его.
Меле показалось, что прошла вечность. Синяка искал Аэйта, пробиваясь сквозь горечь невыплаканных слез, затопивших деревню, — там готовились хоронить убитых. Синяка словно открыл в своей душе настежь все двери и впустил в себя все голоса, все чувства. Он услышал одиночество Фрат и вечный страх Фратака потерять ее, его хлестнула ярость вождя Фарзоя, его обожгла боль братьев Коя, и он вспомнил, что погибший был младшим из пятерых. Все это отвлекало, мешало сосредоточиться. Мир вокруг был насыщен чувствами, он шумел, стонал, он был переполнен любовью, страданием, страхом.
Но больше всех мешал Синяке сам Мела. Внешне молчаливый, замкнутый, неизменно сдержанный, на самом деле он почти непрерывно кричал, то проклиная богов, то призывая брата, то умоляя врагов не трогать его. Синяке показалось, что он уловил голос Аэйта где-то далеко на болотах, но Мела не давал ему убедиться в этом. Синяка собрал силу в комок и швырнул ее в сидящего рядом беловолосого воина. «Молчи!» — приказал он резко.
На миг Мела чуть не потерял сознание. Чья-то властная рука точно сжала его мозг. А потом на него навалилась невероятная усталость, и он перестал что-либо ощущать. Он не думал, что такое возможно.
И в наступившей тишине Синяка сразу почувствовал Аэйта. Когда барьер, воздвигнутый болью Мелы, рухнул, чародей не успел вовремя ослабить давление. Синякина воля налетела на юношу так стремительно, что он, далеко на болотах, вскрикнул от этого неожиданного натиска.
Синяка поспешно отступил и приблизился к Аэйту снова, но очень осторожно, чтобы не подавить его.
Он ощутил одиночество пленника и его тоску. Потом, к удивлению Синяки, навстречу ему понеслась радость. Потребовалось несколько секунд, чтобы чародей понял, что радость эта была вызвана его вторжением в мир чувств Аэйта. Мальчишка уловил его присутствие и отправил ответный сигнал.
Синяка растерялся. Такого он никак не ожидал. И тут Мела пришел в себя и ударил его такой тревогой, что связь мгновенно оборвалась.
Вернувшись из мира эмоций в зримый и осязаемый мир, Синяка удивился тишине и покою, царившему здесь. Гудели шмели, ныли оводы, от влажной земли поднимался сонный пар. Разомлевшая саламандра наслаждалась теплом. Мела, спокойный и собранный, играл ножом, втыкая его в одну и ту же ямку.