Несмотря на то, что он никогда прежде здесь не бывал, его не оставляло странное чувство, будто он, наконец, вернулся домой, будто добрался до цели долгого пути. И каким-то образом он знал, что это действительно так.
Он прошел по двору, мимо брошенных ведер, кострища и пятна разлитой недавно краски, переступил порог, не пригибая головы под низкой притолокой, и остановился, прислонившись к косяку спиной.
Он увидел окно.
Тесное помещение — и ослепительно синее, залитое солнцем маленькое окно.
И тонкий силуэт человека, сидящего с ногами на подоконнике.
Тот медленно обернулся, и Аэйт сразу почувствовал на себе его пристальный взгляд.
Синяка мерил его глазами так, словно видел впервые и никак не мог определить, кто это появился вдруг перед ним.
Неожиданно он показался Аэйту незнакомым и чужим. Аэйт думал, что хорошо знает это смуглое лицо, и эти глаза с пушистыми ресницами, и застенчивую улыбку. Он любил этого человека и шел к нему в смутной надежде избавиться от одиночества, от страха, от тоски по брату. Но в Синяке произошли перемены, и Аэйт с размаху ударился об это открытие, как о барьер, и замер в дверях. Он не сразу понял, что именно так его испугало.
Синяка сидел, поджав под себя одну ногу и свесив другую, и Аэйт видел, что он босой. На нем была рваная стеганка без рукавов. За его спиной легкий сквознячок шевелил выцветшие, но идеально чистые ситцевые занавески.
Нет, человек, лениво развалившийся на подоконнике, вовсе не был той страшной серебряной тенью, окруженной тусклым пламенем, которая когда-то встала перед ним из травы. Он был все тем же оборванцем и казался все таким же бездомным, несмотря на то, что теперь у него была хибара, и великан бдительно следит, чтоб господин Синяка был надлежащим образом накормлен и обогрет.
Он молчал, без улыбки разглядывая своего гостя, и не двигался с места. Синие глаза казались усталыми, больными, очень старыми. Они словно видели что-то, еще скрытое от Аэйта.
Из последних сил Аэйт шел к своему последнему другу, и неожиданно для себя оказался лицом к лицу с великим магом, власть которого не была ограничена ничем. Не играло никакой роли, как он выглядел, кем казался и какими вещами себя окружил. Полуразвалившаяся хибара вместо дворца, солдатские обноски вместо пурпурной мантии, уродливый тролль вместо блестящей свиты — все это не имело значения.
Он не обременял себя всей той мишурой, которой любят забивать свои жилища чародеи. Магические кристаллы, курильницы, черепа, древние манускрипты — их не было и в помине. Для того, чтобы призвать темные силы, ему не требовалось сыпать волшебные порошки в чашу, где сам собой горит разноцветный огонь, потому что он был Силой сам по себе — и темной, и светлой. Мир, заключенный в раму окна, был всего лишь спинкой его трона.
Аэйт задохнулся, словно его ударили в грудь. Вот теперь ему стало по-настоящему страшно. Он хотел бы убежать, но уже не смел. Как обратиться к нему, что сказать? Ингольв называл Торфинна «ваша милость»…
Синяка поднял руку, отбрасывая со лба прядь темных, вьющихся волос, и перед глазами Аэйта мелькнуло выжженное чуть пониже локтя клеймо: сова на колесе.
И словно этот знак давнего рабства мог что-то значить теперь, страх отпустил. Аэйт шагнул вперед и хрипло сказал:
— Синяка…
— Входи, Аэйт, — ровным, неживым голосом отозвался Синяка. — Входи, не бойся. Я знаю, зачем ты пришел.
Аэйт жадно ел, нависая над глиняной плошкой длинными волосами. Обжигая пальцы, он вытаскивал большие куски рыбы и грыз их прямо с костями. Синяка задумчиво поглядывал на него сбоку. Во дворе Пузан разводил костер, готовясь согреть воду в большом чане.
Аэйт обтер рот ладонью, повозил пальцы в траве и со вздохом потянулся, подставляя теплому, влажному ветру лицо.
— Наелся? — спросил Синяка негромко.
— Спасибо, Синяка.
— Пузана благодари, — сказал Синяка и еле заметно улыбнулся.
— Это он у нас тут хозяйничает. Брат-кормилец третьей гильдии.
Пузан побагровел от смущения. Аэйт усмехнулся и тут же поморщился: болели рассеченные камнем губы.
— Почему ты один? — спросил Синяка. — Где Мела?
Аэйт вздрогнул.
— Что мучаете парня? — вступился Пузан. — Он вон еле живой, в чем только душа держится… Дали бы хоть дух перевести…
Синяка замолчал. Аэйт потрогал ссадину на левой щеке и тихонько сказал:
— Я не знаю, где сейчас Мела, Синяк. Я его оставил на берегу реки, потому что…
— Когда ты его оставлял, он был жив? — Вопрос прозвучал спокойно.
— Да…
Казалось, такой ответ полностью удовлетворил Синяку и, не задерживаясь больше на этой теме, он без перерыва перешел к следующей:
— Где Вальхейм?
Аэйт заплакал. Слезы больно разъедали ранку на щеке, и он был даже рад этому. Синяка сидел неподвижно и смотрел на него усталым взглядом.
Синяка хорошо понимал, что означают эти слезы, но не испытывал ничего, кроме странного удовлетворения. Все правильно, думал он, слушая, как тихо всхлипывает Аэйт, и не отвечая на взгляды расстроенного великана. Он надеялся еще раз увидеть капитана, но в этом ему было отказано. Неведомая сила, которая бросила его в эту мясорубку под названием «жизнь», сейчас отнимала у него одну радость за другой.