И вдруг вождь замер. Сверкнул браслет на его руке, когда он медленно отвел ее в сторону, приказывая воинам остановиться.
Из травы, возвышаясь над неподвижным телом Мелы, медленно поднимался человек. Он не был похож на мораста. Он вообще ни на кого не был похож.
— Ты Гатал, вождь? — спросил он негромко.
Вождь неторопливо кивнул. Незнакомец произнес еще тише:
— Уходи отсюда, Гатал.
Вождь побледнел.
— Здесь земли моего народа, — процедил он сквозь зубы. — Кто ты такой, чтобы приказывать мне?
Он только сейчас заметил, как просто и бедно был одет незнакомец, настолько смутило вождя в первую минуту черное лицо. И еще Гатал увидел, что бродяга безоружен. Вождь презрительно усмехнулся, выразительным взглядом окинув своего собеседника с головы до ног.
— Я на своей земле, — повторил он, — и буду делать только то, что угодно мне. Этот мораст, который валяется у тебя под ногами, как ненужный хлам, — он мой, и мне угодно перерезать ему горло. Тебя я, так и быть, не трону. Убирайся, пока я не передумал.
Синяка не двинулся с места. Он знал, что сумеет договориться с вождем, так или иначе. Но Аэйт, которого он оставил в стороне от поляны, где происходила стычка, не выдержал. Мальчишка примчался, сопровождаемый топочущим великаном, который отчаянно вопил:
— Ежели господин Синяка велели ждать, так надо ждать!
Сорак увидел бегущего Аэйта и закричал:
— Засада!
Лучники зумпфов мгновенно бросились под прикрытие высоких овальных щитов, расписанных красными спиралями. Свистнули первые стрелы. Аэйт с размаху упал в траву, в последнюю секунду ухватив за ногу великана, чтобы тот не изображал из себя мишени. Великан рухнул, как большое дерево, подточенное острыми зубами бобра.
Вырвав из ножен длинный меч, Гатал бросился к Синяке.
И тогда в душе бродячего чародея ожила и вспыхнула последняя искра развеянной по ветру силы Алага — искра, которую он не изгнал из себя, потому что торопился, а она была мала.
Она запылала.
Охваченный яростью, Синяка выпрямился во весь рост. Тот, кого он прятал от людей и самого себя, вырвался на свободу. Всемогущий и безжалостный, он пришел в миры Элизабет как господин, и нет такой силы, которая помешала бы ему раздавить ничтожную тварь, посмевшую путаться у него под ногами. Вдохновение засияло в синих глазах, и они потемнели, как штормовое море, и смотреть в них стало страшно. Он был Смерть, но, в отличие от Черной Тиргатао, — Смерть умная, зрячая, расчетливая, и ему не нужны были ни кровь жертвенных ягнят, ни золотые украшения. Он знал, за кем пришел.
Великан лежал, уткнувшись носом в землю, и хвост серых волос на его макушке вздрагивал. Аэйт, приподняв голову, смотрел на чародея широко раскрытыми глазами.
Не было больше Синяки — доброго, застенчивого человека, рядом с которым всегда было так хорошо и спокойно. Конечно, Аэйт и раньше чувствовал в нем силу, и она была намного больше, чем знакомая сила Асантао. И все же юноша никогда не сомневался в том, что Синяка посвятил себя добру и свету.
Но тот, кто стоял сейчас перед ним, был кем-то совершенно незнакомым. Его лицо было озарено нестерпимым сиянием гнева и величия.
Его лицо было озарено нестерпимым сиянием гнева и величия. Страшная синева его глаз была глубже синевы неба и обжигала ледяным холодом. Волосы вспыхнули белым огнем и свились в локоны, растворяясь в добела раскаленном воздухе. Смуглое лицо побледнело, посерело, превращаясь в серебряную маску.
Аэйт знал, что лицо у Синяки красивое, но оно никогда не казалось таким идеально прекрасным, застывшим, почти бесчеловечным в своем совершенстве. Ничего ужаснее этой красоты видеть ему не приходилось.
За спиной Безымянного Мага начала расти тень. Серая, полупрозрачная, она вставала прямо с земли и, точно в больном сновидении, стремительно уносилась к небу, — огромная, как башня. Она и напоминала башню или, может быть, замок, но чудовищный, подавляющий своими размерами и идеальной формой, нематериальный, как призрак. И в нем застыла угроза. Казалось, неведомая обитель Зла приблизилась к маленькой поляне среди Элизабетинских болот и отбросила на нее свою жуткую тень.
На поляне сразу стемнело.
И тогда Безымянный Маг молча поднял руку и указал на Гатала тонким серебряным пальцем.
Навстречу вождю метнулся, как копье, страшный луч. Вождь побелел, цепляясь за свой меч, словно искал в оружии спасения. Колени его подогнулись. Он хрипло пробормотал имя Фейнне и повалился набок. На горле у него появилась большая черная рана, словно его проткнули раскаленным шомполом.
Сорак отшатнулся, как будто его ударили в грудь, и тут же рухнул, обливаясь кровью, хлынувшей изо рта и ушей. За ним повалился еще один: кровь стала сочиться у него сквозь поры, как пот, мгновенно пропитав собой всю одежду.
Один за другим падали болотные воины, числом четырнадцать, подкошенные неведомой, неодолимой силой. Одни умирали сразу, не успев вскрикнуть, другие бились, хрипели, корчились, хватались за горло, словно их душило что-то. Но ни один не побежал от опасности. Все, кто преследовал Мелу, — все остались лежать у черной речки, сжимая свое бесполезное оружие. Их щиты, разбросанные по поляне, алели, точно шляпки гигантских мухоморов.