Щурясь от ярких бликов, Синяка посмотрел на Золотого Лося, главную святыню племени, и подумал вдруг о Косматом Бьярни. Чертов пират, которого он отправил в преисподнюю, перебил бы со своими головорезами все это маленькое племя, не задумываясь, лишь бы завладеть таким огромным количеством золота. Хорошо, что Бьярни больше нет. И Синяка в очередной раз решительно подавил угрызения совести, терзавшие его при любом вспоминании о капитане «Медведя».
Фарзой спросил:
— Откуда ты родом?
Удобнее было бы солгать, назвав какую-нибудь отдаленную страну, где живут темнокожие люди, — тогда ему не пришлось бы ничего объяснять. Но у Синяки вдруг появилось предчувствие, мгновенно ставшее уверенностью, что Хорс действительно смотрит на него, а Золотой Лось действительно его слышит, и что в их присутствии солгать не удастся. Поэтому он ответил правду.
— Я из Ахена.
Несмотря на изоляцию, в которой жил народ Фарзоя, вождю кое-что было известно об обитателях побережья. Бросив взгляд на Золотого Лося, он сказал:
— Мне странно, что ты не лжешь. Но ведь жители Ахена — люди с белой кожей.
Как объяснить, не слишком уклоняясь от истины, но и не приближаясь к ней на опасно близкое расстояние, что маги его рода, торопясь вложить в него силу, попросту опоили его ею, как лекарством, и что это навсегда сожгло его кожу?
— Я был отравлен в детстве, — коротко сказал Синяка.
— Никогда не слыхал о подобных ядах, — заметил Фарзой, покосившись на Асантао, но колдунья стояла с бесстрастным лицом, скрестив руки на поясе.
— Кто твои родители? — спросил вождь.
— Я их не помню.
— Где же ты вырос, в таком случае?
— У добрых людей, — усмехнувшись при воспоминании о приюте для неполноценных детей, ответил Синяка.
В тот же миг Золотой Лось вспыхнул алым, как будто его облили кровью. Ложь была вопиющей, хотя на сей раз Синяка не собирался никого обманывать. Фарзой понял это и не стал ничего говорить. Он решил дать чужому человеку возможность исправить неловкие слова.
— Я вырос в приюте, — сказал Синяка, — у злого, жадного хозяина, которого ненавижу до сих пор, хотя он и не дал мне умереть от голода.
Алый свет, исходивший от небесного Лося, медленно угас. Фарзой кивнул, удовлетворенный.
— Чем ты занимаешься?
Отчаянно косясь на Лося, Синяка очень осторожно ответил:
— Бродяжничаю…
Это было правдой, хотя и не полной. Но, к счастью, даже Хорсу не уследить за каждым, кто недоговаривает, — правильно говорил Мела, у бога только один глаз.
— Кто твоя тень?
— Великан, только небольшой. Он давно уже не людоед.
— Почему он следует за тобой?
— Мне его подарили.
На этот раз вождь позволил себе выразительно поднять бровь, однако комментировать синякины слова не стал. Вместо этого он поднялся, выпрямившись во весь рост. Котел глухо загудел под звериной шкурой, когда вождь резко ударил по нему ногой.
— Ты бродяга без роду и племени, — спокойно сказал Фарзой.
Он не собирался никого оскорблять и просто, подводя итоги, называл вещи своими именами. — Ты не похож на людей внешним обликом. Ты неграмотен и безоружен. Для нашего народа ты бесполезен. Ты высокий, твоя тень — великан, вы будете много есть. Я хочу, чтобы вы ушли.
Он прав, подумал Синяка. Если люди Ахена не признавали в нем полноценного человека, если добрые и веселые братья из Ордена Закуски не захотели делить с ним свою жизнь, то почему его должен принимать маленький болотный народец? Синяка наклонил голову, чувствуя странную горечь.
Неожиданно у него вырвалось:
— Позволь хотя бы моему великану залечить свою рану!
— Нет, — сказал Фарзой.
Синяка взглянул на воинов, но они стояли неподвижно. Он вздрогнул, услышав из-за своего плеча голос:
— Позволь ему остаться, Фарзой.
Все глаза обратились в сторону колдуньи. Что-то в том, как она смотрела, заставило вождя насторожиться. Асантао редко вмешивалась в дела племени. Чаще она выполняла просьбы и поручения вождя: заклинала погоду, подбирала удачные дни для сражений, искала пропажи, лечила раненых. Но сейчас она, похоже, решила настоять на своем.
Фарзой задумался. Он понимал, что варахнунт вряд ли станет объяснять, почему она это делает. Что-то открылось ей, и она считает, что чужаков лучше оставить в племени.
Фарзой кивнул.
— Ты видишь, Асантао, — сказал он, и это было признанием ее правоты.
Мела недоверчиво смотрел на костер. Дрова почти все уже прогорели, но пламя весело трещало, не думая угасать. Молодому воину не нравились все эти колдовские трюки, и присутствие огненного духа его настораживало.
— Не смотри ты на нее зверем, — сказал брату Аэйт, с хрустом грызя птичье крылышко.
Несмотря на то, что в число магических талисманов, висевших у входа в дом Асантао, входили две ложки, племя давно уже забыло, что это такое. Морасты ели руками, изредка помогая себе ножом.
— На кого? — огрызнулся Мела.
— На саламандру, — легко пояснил младший брат и выплюнул кость. — Она сытая и в хорошем настроении.
— Тебе что-то показалось, Аэйт, — ответил Мела недовольно.
Младший брат фыркнул, забрызгав подбородок утиным жиром.
Синяке нравились братья. С тех пор, как благодаря заступничеству Асантао они с великаном остались в поселке, не было дня, чтобы Аэйт не забежал к ним поболтать. Великана он недолюбливал, не в силах побороть неприязни к его огромным размерам, а на Синяку смотрел добродушно и чуть снисходительно. Смуглый синеглазый чужеземец вызывал у него любопытство. Иногда вместе с Аэйтом приходил и Мела.