— Где ты нашел ее, Пузан? — шепотом спросил Синяка.
— Да вот… господин Синяка, они ведь без чувств, — многозначительно сказал Пузан.
— Вижу, — нетерпеливо оборвал его чародей.
Великан жалостливо дернул носом.
— Господин Синяка, я это… если вы в немилостивом расположении, то не осмелюсь… но вот они без чувств и совершенно непонятно… Они шли к себе домой, а их шатало, точно они набрались, как эта винная бочка, Торфинн, чтобы ему и на том свете… И дрожали они изрядно.
— Кто «они»?
— Госпожа Асантао. Они потом упали, я их поймал, конечно, и вот теперь не знаю, чего делать. Они спят, я их держу.
Великан шумно вздохнул, отвернув лицо от спящей Асантао, чтобы не потревожить ее.
— А там пируют, — добавил он дрогнувшим голосом.
— Иди пируй, — сказал ему Синяка. — Давай мне ее и иди.
Великан засуетился. Синяка снял с себя плащ, сел на пороге и принял Асантао из рук великана. Она сильно вздрогнула во сне.
— Вот, под голову, значит, подложить, — бормотал великан. — И холодно тут… Вы уж закутайте ее, как следует… И сами тоже…
Он потоптался немного и побрел прочь от крыльца на запах съестного.
Синяка отер краем плаща уголь с усталого лица колдуньи, пригладил ее волосы. Потом тихонько свистнул саламандре.
Огненный дух приподнял голову как бы в недоумении. Свист повторился. Саламандра пришла к выводу, что господин Синяка просто насвистывает ради своего удовольствия, и с облегчением снова растянулась на ступеньках.
— Слушай ты, ленивая тварь…
Теперь господин Синяка заговорил. Но не саламандру же, в самом деле, он называет «ленивой тварью»? Ящерка не шелохнулась.
Синяка осторожно вытянул ногу и потыкал в нее носком. Проклятье, это же надо иметь такие длинные ноги. И зачем людям такие длинные ноги? Некоторое время саламандра размышляла над этим. Но тут Синяка дал ей основательного пинка, так что она подскочила.
Но тут Синяка дал ей основательного пинка, так что она подскочила.
— Мне нужен огонь, живо, — резко сказал он. — И нечего делать вид, что сил у тебя не хватает.
С подчеркнутой обидой саламандра свернулась в кольцо и раздраженно запылала.
Постепенно согреваясь, Асантао начала дышать спокойнее. Синяка уже подумывал о том, чтобы отнести ее в дом и уложить в постель, как из рассветных сумерек бесшумно выступил Мела. Он хмуро посмотрел на костер, горевший без дров, и сел рядом с чародеем.
— Хочешь мяса? — спросил Синяка.
Мела взял остывший кусок, подержал возле огня и рассеянно принялся жевать. Казалось, он раздумывал над чем-то.
Асантао пошевелилась во сне и еле слышно вздохнула. Мела засунул в рот остатки мяса, обтер руки о штаны. Вдвоем с Синякой они отнесли Асантао в дом, уложили ее на ворох звериных шкур, служивших постелью. Синяка впервые был в доме колдуньи и с интересом осматривался по сторонам.
Центром всего сооружения был большой деревянный столб, на котором висели связки сушеных трав, костяные ножи с плоскими рукоятками, на которые углем были нанесены знаки, дощечки с резьбой, изображавшей Хозяина, Огненную Старуху, ясную Ран в окружении ее дочерей-волн. Все это было испещрено магическими знаками, из которых Синяка знал только знак Солнца. На полках среди кухонной посуды стояли глиняные бутылки с запечатанными горлышками, а над ними на крюке висела большая гадательная чаша. В доме пахло пылью и горьковатыми травами.
Мела поправил постель и укрыл колдунью лоскутным одеялом, которое снял со скамьи у окна, потом, встав на колени и коснувшись лицом пола, поклонился спящей и вышел. Синяка последовал за ним.
Был уже рассвет, и по-утреннему холодной казалась трава, влажная от тумана. Воспользовавшись отсутствием хозяина, саламандра погасила костерок и теперь мирно спала, свернувшись кольцом.
— Мела, — сказал Синяка негромко, — ты говорил вождю, что твой брат не погиб, что он в плену?
— Да, — ответил Мела с видимым равнодушием. — Он там и останется.
Как Синяка ни пытался отгородиться от мира чувств и оставаться исключительно в мире внешних проявлений, откуда-то из потаенных глубин души старшего брата на него плеснуло нестерпимой болью.
Синяка владел собой куда хуже, чем Мела. Он переспросил севшим голосом:
— Они знают, что мальчик жив, и не попытаются его спасти?
— Аэйт всего лишь тень, — сказал Мела. — Ради него Фарзой и пальцем не шевельнет. — Он помолчал, подождав, пока уляжется горечь, и, желая быть справедливым, добавил: — Фарзой не стал бы делать этого ни для кого. Погубить несколько человек ради того, чтобы спасти одного…
Синяка кивнул. Неожиданно он подумал о Тиргатао: тем, кого опалит ее пламя, даже родниковая вода уже не покажется сладкой. Так говорила ему Асантао, спящая в доме. Синяка искоса поглядел на Мелу. Он потерял брата. Но когда Синяка заговорил об этом, осторожно подбирая слова, чтобы не задеть Мелу слишком больно, молодой воин ответил:
— Черной Тиргатао нечего делать в моей душе. Аэйт еще жив, и я не собираюсь хоронить его.
Фрат остановилась, передав великану легкий круглый щит.
— Повесь его на ветку, — сказала она.
Великан нерешительно повертел щит в своих толстых лапах, заросших рыжим волосом.
— Так это… Госпожа Фрат, оно же вещь… Я хочу сказать, предмет… И вдруг по нему стрелять? Вы как хотите, а у меня рука не поднимется.
Они стояли в лесу, в двух милях от деревни.