На мгновение Мела вскинул на нее глаза. Асантао была уже в обычной своей одежде, но не успела причесаться и смыть как следует уголь с лица и казалась тенью Смерти, которая несколько минут жила в ее теле.
— Прощай, Мела, — сказала она тихо и, не дожидаясь ответа, медленно ушла с площади, унося с собой его косы.
Местом казни служила большая скала, далеко к северу от деревни, там, где заканчивались болота. Это был край света для морастов — дальше скалы никто из них не заходил. По их представлениям, край обитаемого мира был самым подходящим местом для смерти.
Смертная казнь почти никогда не применялась в племени — морасты были гордым народом и крепко держались друг друга.
Под скалой на глубине почти пятнадцатиметрового ущелья были вбиты в землю копья, числом девять, остриями вверх. Не положено было смотреть, как умирает преступник, потому что морасты не наслаждаются видом чужих мучений. И говорить об этом тоже было запрещено — это было бы малодушием или недостойным злорадством. Тело забирали из ущелья на четвертый день, раньше к нему никто не смел приближаться. Если преступник оказывался жив, он оставался умирать у скалы, среди камней, и никто не должен помогать ему в этом.
Спустя несколько часов после того, как двое стражей увели Мелу на край жизни, Фрат вошла в дом, где спала Асантао. Не колеблясь ни секунды, девушка сдернула с нее одеяло и сильно тряхнула за плечо.
— Проснись! — сказала она безжалостно.
Колдунья застонала, заметалась, но крепкие маленькие руки Фрат не выпускали ее.
— Проснись же, Асантао! Проснись, или я убью себя в твоем доме!
Асантао с трудом разлепила веки, и ее обжег яростный взгляд девушки.
— Что тебе нужно, Фрат? — спросила колдунья еле слышно.
Фрат отступила на шаг, склонила голову.
— Ты видишь, Асантао, — сказала она, резко меняя тон и заговорив просительно. — Я хочу знать, что он умер.
Асантао помолчала. Она не в силах была даже встать. Но Фрат нависала над ней, упорная, мрачная, злая, и не собиралась отступать. Отметая все обычаи, все законы, она нарушила отдых колдуньи и заговорила с ней о том, кого изгнали за край жизни.
Увидев чужую боль, Асантао еще раз забыла о себе.
— Поставь чашу на скамью, — проговорила она, едва ворочая языком.
Молниеносно, точно любящая жена, которая стремится угодить усталому мужу, Фрат сорвала с крюка гадальную чашу и поставила ее, куда было велено. Затем повернулась к колдунье и, увидев, что та опять шевелит губами, стремительно нагнулась к ней.
— Налей воды, — услышала Фрат, — положи меч поперек чаши. Та сторона, что к свету, — жив. Та, что к тени, — мертв.
Усталое лицо колдуньи выделялось на темных шкурах неясным белым пятном. Фрат, не дыша, склонилась над гадательной чашей. Маленькая ореховая скорлупка шевельнулась на гладкой поверхности воды и, как будто ее подтолкнули, быстро пошла к свету.
Фрат остановила ее пальцем и вернула под меч. Она не хотела верить.
Но стоило ей убрать палец, как скорлупка, словно кораблик с упрямой командой на борту, вышла на свет и пристала к тому краю чаши, что был освещен ярче всего.
Фрат закрыла лицо руками. Значит, Мела еще жив, и теперь ей нужно идти к обрыву и спускаться вниз, чтобы добить его. Это она для него сделает, и никакие запреты ей не указ.
Не сказав ни слова, она вышла из дома колдуньи. Асантао снова заснула.
— А что ты почувствовал? — спросил Синяка с любопытством.
Мела рассеянно смотрел в костер. Ни саламандра, которая привела огонь на голые камни, ни великан, бросавший на Мелу ревнивые взгляды, уже не беспокоили молодого воина. Он провел рукой по стриженым волосам, словно не веря тому, что они теперь такие короткие. Ему не хотелось возвращаться, даже мысленно, к тем минутам, когда его подвели к краю скалы, поставили спиной к обрыву и сильно ударили в грудь тупыми древками копий.
— Я почувствовал, что падаю, — нехотя сказал Мела, — и в то же время не падаю. Я летел вниз и висел на месте. И я знал, что никогда не упаду.
— Что ты подумал?
Мела просто сказал:
— Я все удивлялся тому, что нет боли. Я решил, что падение — это и есть смерть и что теперь это будет длиться вечность. А что это было на самом деле, Синяка?
— Да… кто его знает, — ответил чародей, отводя глаза.
— Это ты устроил? — прямо спросил Мела.
— Вот ведь пристал к господину Синяке, — встрял великан. — Спасли его, как родного, изловили прямо над этими штуками. А как если б напоролся?! Ты ему руки должен целовать, паршивец, а не изводить дурацкими вопросами.
Ни Синяка, ни Мела не обратили на эту тираду никакого внимания.
— А что, — сказал Синяка, улыбаясь хмурому молодому воину, — ты ведь жив, а это главное.
— Я опозорен, а Аэйт в плену, и это намного важнее, — возразил Мела, снова проводя рукой по волосам.
— Мешает?
Мела тряхнул головой. Неровные пряди упали ему на глаза. Он поднял тонкий кожаный шнурок, которым только что был связан, и перетянул им волосы.
Он снова вспомнил, как очнулся на твердой земле и удивился тому, что нет боли. Руки его были свободны, и он мог ощупать вокруг себя камни. Крови он тоже не обнаружил и испугался. Если он жив, ему предстоит умирать долго и мучительно.