Айзек слегка успокоился и даже немного устыдился.
— Ладно, Лин. Я понял твою мысль. Надо было сначала все разведать, разыскать того, кто знает здешнюю жизнь…
«Да, а ты все испортил».
— Согласен, и спасибо, что указала мне на это… — Он нахмурился. — Черт бы меня побрал! Я все испортил, да?
Лин не ответила.
На обратном пути через Расплевы они почти не разговаривали. Пока они возвращались той же дорогой, по которой пришли, на них глазели из всех открытых дверей и из окон с бутылочными стеклами.
Когда они снова проходили над вонючей канавой, наполненной дерьмом и гнилью, Лин обернулась, чтобы взглянуть на полуразрушенные башни. Она увидела плоскую крышу, на которой недавно побывала.
За ней и Айзеком, кружась, летела стайка молодых гаруд. Айзек обернулся, и лицо на мгновение прояснилось, однако гаруды держались слишком далеко, чтобы с ними заговорить. Они грубо жестикулировали сверху.
Лин и Айзек вернулись на холм Водуа и направились в город.
— Лин, — заговорил Айзек после долгого молчания, и в голосе звучала грусть, — там, в Расплевах, ты сказала, что если б ты была гарудой, то послушалась бы главного, так? Что ж, ты не гаруда, зато ты хепри… Когда решила покинуть Кинкен, наверняка многие уговаривали тебя остаться, говорили, что людям нельзя верить и все такое прочее… Фокус в том, Лин, что ты их все-таки не послушала, верно?
Лин долго раздумывала, но не ответила.
Глава 14
— Давай, старушка, моя пухленькая, давай, милая. Съешь что-нибудь, ради бога, ну же…
Гусеница неподвижно лежала на боку. Ее дряблая кожа время от времени колыхалась, голова поворачивалась в поисках пищи. Айзек кудахтал над ней, шептал, тыкал в нее палочкой. Гусеница тревожно извивалась, а потом затихла.
Айзек выпрямился и в сердцах отшвырнул палочку.
— Ну, тогда все, я в тебе разочарован, — заявил он в пустоту.
Айзек выпрямился и в сердцах отшвырнул палочку.
— Ну, тогда все, я в тебе разочарован, — заявил он в пустоту. — И не говори, что я плохо старался.
Он отошел от коробочки, в которой по-прежнему гнили кучи всякой еды.
Клетки, как и раньше, громоздились на подвесной галерее склада. Отовсюду по-прежнему разносилась какофония: визг, шипение и птичьи крики; однако количество пленных существ заметно поубавилось. Многие загончики и клетки пустовали, их дверцы были распахнуты. Оставалось менее половины того, что здесь хранилось изначально.
Некоторые из подопытных экземпляров были утрачены из-за болезней, другие — в результате внутри- и межвидовой борьбы, а некоторые пошли непосредственно на исследования Айзека. Вдоль галереи висели в различных позах пришпиленные к доскам несколько окоченевших маленьких тел. По стенам были расклеены многочисленные иллюстрации. Изначальное количество набросков крыльев и схем полета увеличилось в сотни раз.
Айзек сел, облокотившись о стол. Быстро провел пальцами по чертежам, которыми было усеяно его рабочее место. Сверху лежал лист с начертанным на нем треугольником, внутрь которого был вписан крест. Айзек закрыл глаза, спасаясь от непрекращающейся какофонии.
— Да заткнитесь вы все! — вскричал он, но звериный хор не умолкал. Айзек обхватил голову руками, взгляд его становился все мрачнее и мрачнее.
Он все еще переживал из-за вчерашнего провального визита в Расплевы. Прокручивал снова и снова в мозгу те события, прикидывая, что он мог и должен был сделать тогда иначе. Он повел себя надменно и глупо, влез с головой в переделку, словно безмозглый авантюрист, и размахивал деньгами, как каким-то всесильным оружием. Лин права. Ничего удивительного в том, что ему удалось настроить против себя весь район, где живут гаруды. Он подходил к ним, как к шайке бродяг, которых можно ослепить блеском золота и скупить поголовно. Он относился к ним как к дружкам Лемюэля Пиджина. Но они не такие. Это сообщество бедных напуганных существ, цепляющихся за жизнь и, возможно, старающихся изо всех сил сохранить гордость в этом враждебном городе. Они видели, как члены «комитета бдительности» словно развлечения ради одного за другим отстреливали их соседей. Они существовали в режиме альтернативной экономики, промышляя охотой и бартером, ища пропитание в Строевом лесу и пробавляясь мелким воровством.
Их политика была груба, но совершенно понятна. Айзек просмотрел все рисунки, снимки и записи, которые он сделал. «Все точно как вчера, — думал он. — Прямой подход не действует. В самом начале я был на верном пути. Тут дело не в аэродинамике, надо искать в другом месте…». Ход его мыслей был прерван воплями пленников.
— Ладно! — крикнул он вдруг.
Он вскочил на ноги и внимательно посмотрел на пойманных животных, словно бросая им вызов — вопите сколько хотите. Что они, разумеется, и не преминули сделать.
— Ладно! — снова крикнул он и решительным шагом подошел к первой клетке.
Связанные голуби внутри затрепыхались и заметались из угла в угол, пока Айзек тащил клетку к большому окну. Он поставил ее дверцей к стеклу и пошел за следующей, в которой, словно червячок, извивалась живая змея-стрекоза. Он поставил эту клетку на первую. Потом схватил обтянутую марлей коробку с москитами и еще одну — с пчелами и тоже затащил их наверх. Айзек разбудил сварливых летучих мышей и асписов, греющихся на солнышке, и всех отнес к окну, выходящему на Ржавчину.