Если бы куры играли в баскетбол, их ножки выглядели бы точь-в-точь как эти жареные конечности: длинные, грациозные, мускулистые. Хорошо, что отсутствуют ступни (наверное, были обуты в маленькие «Найки»).
Хорошо, что отсутствуют ступни (наверное, были обуты в маленькие «Найки»). Даймонд, конечно, видит, что вы к ним и не притронулись.
— Люди всегда в чем-то сомневаются: либо в финансовом положении, либо в состоянии собственных душ, — заводите вы. — Но тебе эти сомнения чужды, не вызывают сочувствия. Неужели ты всегда во всем уверен?
— Я? Уверен? — мямлит Даймонд сквозь кашу пережеванного гороха. — Да никогда! Я сомневаюсь каждую секунду, даже когда сплю. В нашей жизни, малышка, нет такой вещи, как определенность. Чем скорее ты это поймешь, тем лучше. Уверенные не войдут в Царство Божие. То, что люди принимают за душевный покой, — это чистилище. А знаешь, что такое чистилище? Это зал ожидания. Фойе. Мало того что у них неправильное либретто; они еще сидят в фойе, откуда не видно сцены.
— Ну, это иногда к лучшему. Например, если шоу — туфта.
— Иисус Христос, нищий бродяга-реформатор, чьи неудачные попытки очистить иудаизм от коррупции и стяжательства были превращены в грандиознейший доходный бизнес (а неплохо было бы купить долю в христианстве, когда его продавали по шекелю за акцию!), так вот бедняга Иисус говорил, что Царство Божие простерто над землей, но людям не дано его видеть. Надо полагать, Царство Божие — это довольно крутое шоу, хотя рецензии, признаться, не внушают доверия. Но если оно и туфта — все равно в зрительном зале лучше, чем в фойе. По крайней мере можно сделать собственные выводы. Хотя сначала нужно найти свое место и посмотреть, что творится на сцене.
— Каждый чего-то выжидает.
— Да пора уж прекратить. Ожидание сводит с ума, превращает тебя в ничтожество. Даже догоны и бозо не исключение — они ждут Номмо, подобно тем чудакам, что ждут прихода мессии и с каждым десятилетием ожидания становятся все более приземленными. — Даймонд прокалывает морковку. — Что лучше: разом вскрыть нарыв — или часами сидеть в больничной приемной, заполняя анкеты и листая прошлогодние журналы в окружении заразного кашля, детского плача и рассказов о тяжелой судьбе, которые ходят по кругу, как игральные карты? Лучше уж лечь на операционный стол и узнать, что нарыв — это злокачественная опухоль, чем всю жизнь просидеть в приемной на пластиковом стульчике в обществе таких же бедняг. Чистилище не только ниже рая, оно хуже ада!
Даймонд загоняет морковь в узкую улыбку, словно патрон в патронник старинного ружья.
Вы говорите:
— Мы оба знаем, чего жду я.
— Помимо всего прочего, ты ждешь, когда я перестану проповедовать.
— А еще?
— Ну, в данный момент — моей реакции на твое решение… Итак, кареглазая: что ты выбрала? Мудрость или работу?
Вы выпрямляетесь и отодвигаете тарелку с лягушачьими лапками.
— Ларри, боюсь, ты будешь разочарован. Но я…
И тут в районе бара начинается шум. Слышны возгласы «А, черт!» и «Ты видел?!». Даже те, кто не смотрел кино, сейчас прикованы к телевизору, где цвет и звук изменились: мексиканская музыка и скрип гробовых крышек уступили место сдержанно-возбужденной репортерской скороговорке, а кроваво-зеленая гамма сменилась на серо-бежевую. Близорукие глаза не могут распознать размытые образы, но по медленному ритму колебаний можно понять, что речь идет не об уличных беспорядках. Вы машинально встаете и подтягиваетесь к бару.
21:30
К вашей чести, первое, что приходит в голову, — это мысль о Кью-Джо. Вдруг на помойке нашли ее обезглавленный труп? Хотя нет, воскресное кино не станут прерывать из-за мелкой кровавой драмы, которой никого в Америке не удивишь. Да и реакция брокеров заставляет предположить, что новости имеют финансовый характер. Вы взволнованно проталкиваетесь ближе к телевизору.
Вы взволнованно проталкиваетесь ближе к телевизору.
Экстренный выпуск, как выясняется, посвящен доктору Мотофузо Ямагучи. Вернувшись в отель после раннего обеда, добрый доктор обнаружил, что его номер ограблен. Злоумышленники похитили некое «устройство» или «инструмент» (подробнее не уточняется), играющий ключевую роль в процедуре излечения рака. Без этого «инструмента» выступление Ямагучи на конференции в понедельник будет лишено смысла, а главное дело его жизни рискует если не провалиться, то серьезно пострадать.
— Ну все, «Никкей» накрылся, — комментирует один из брокеров.
— И «Никкей», и «Хэнг Сенг», и «Дакс», и «Кредит Свисс», и «САС», и «ФТСЕ-100»… — уныло вторит другой.
Камера снова и снова обводит место преступления: легкий беспорядок в роскошном номере, толпа людей, доктор Ямагучи в уголке — разговаривает со следователями, пожимает плечами, постукивает зажигалкой по зубам.
— А доктор не очень-то переживает из-за пропажи, — замечает Энн Луиз.
— Ну, япошек не поймешь.
— Это наверняка утка. Вся история с самого начала. Лично я никогда не верил, что он способен лечить рак.
— Да ладно тебе, Джоул. Зачем ему нас дурить?
— Ау-ууу! — воет Джоул.
Прерванное кино возвращается на экран, однако зрители уже не проявляют интереса к кастаньетам и клыкам. Вокруг стойки бара гудит оживленный спор — все брокеры (за исключением вас) говорят одновременно.