— А разве нищие шьют себе костюмы?
— Конечно, нет! Но ты же сам все правильно сказал — откуда у него было взяться изношенному тряпью — он же был калифом!
— М-да… Похоже, в этой стране быть правителем нелегко… — зевнул Волк во всю пасть.
— Да. И когда его лучшие придворные портные шили аль-Маруну его заказ, они пришили к внутренней стороне плаща целые россыпи бриллиантов, рубинов и изумрудов.
— Зачем?
— Они никак не могли взять в толк, как может калиф показаться на людях в простом плаще! А когда он запретил им строго-настрого, под страхом медленной смерти на колу, пришивать даже малую бисеринку снаружи, они все равно поступили по-своему и изукрасили плащ изнутри.
— И он посадил их на кол? — заинтересованно очнулся от полусна Волк.
— Нет. Калиф остался доволен. Находя нуждающегося в его помощи человека, он просто отрывал от подкладки драгоценный камень и отдавал его бедняку!
— Очень мило… — снова зевнул Волк и приготовился дремать дальше.
— А при дворе залатанные сверху плащи с драгоценными подкладками, равно как и эффект благородной засаленности для головных уборов и ажурная аппликация на сапогах, изображающая умеренную дырявость, надолго вошли в моду, — воодушевленно продолжил лекарь. — А имя его, не в последнюю очередь благодаря этой истории, сохранилось в веках как имя монарха, заботившегося о благе простых смертных, будто о своем собственном. О нем складывали легенды и сочиняли сказки…
— Хм… Все это, конечно, очень любопытно, но что-то я так и не понял — при чем тут ваш сейчашний калиф? Ведь это не он, а его предок был любитель походить ночью в народ? — не открывая глаз, поинтересовался Серый.
О нем складывали легенды и сочиняли сказки…
— Хм… Все это, конечно, очень любопытно, но что-то я так и не понял — при чем тут ваш сейчашний калиф? Ведь это не он, а его предок был любитель походить ночью в народ? — не открывая глаз, поинтересовался Серый.
— Загони верблюдов своих вопросов в караван-сарай ожидания, о нетерпеливый отрок, — снова по-отечески пожурил Серого Абдухасан Абурахман. — Ибо теперь мое повествование дошло и до наших дней, до калифа Ахмета Гийядина Амн-аль-Хасса, да умножатся его года до бесконечности! С младых ногтей он старался узнать, что значит быть хорошим правителем для своего народа. Он беседовал об этом со многими мудрецами и прочел несметное множество книг на эту тему! Некоторые говорят, что целых шесть!.. И вот, однажды он, как и приличествует достойному отпрыску древнего рода, изучал в библиотеке многовековую историю своей семьи…
«Зевал и ловил мух, пока какой-нибудь высушенный, как пергамент, на которых эта история записана, писец скучным голосом зачитывал ему эти байки вслух. Или просто не мог уснуть после обеда, и приказал почитать ему что-нибудь такое-этакое… Для пищеварения», — мысленно расшифровал для себя снова начинавший потихоньку засыпать Волк.
А старичок вдохновенно продолжал:
— …Он понял, что это была не сказка! И тогда замечательнейшая идея пришла его величеству в его наипросвещеннейшую голову. «Надо начинать возрождать былое величие семьи с древних традиций», — решил он, и приказал своим портным сшить точно такой же наряд, какой, по преданию, носил сам Гарун аль-Марун, когда тайно выходил в город, чтобы, как и его великий предок, выходить по ночам за стены дворца и узнать, как живет его народ. Через неделю все было пошито придворными портными и сапожниками в лучшем виде — говорят, на тюбетейку не позарился бы даже самый отчаянный старьевщик, а сапоги не взял бы в руки и настоящий нищий, не говоря уже о самой важной детали — плаще…
Серый, небрежно прикрываясь рукой, зевнул во весь рот и подумал: «Я бы на месте портных просто взял то, что выбросили бы старьевщик с нищим, и дурью не маялся… И вообще, что-то дедок разговорился под утро-то… Может, и спать бы уже пора как-нибудь?.. Ленка, поди, уже часа три как дрыхнет… И Иванко, вон, притих… Намучался…»
— … а на отделку подкладки пошли самые отборные самоцветы!.. Все было сделано точно, как рассказывалось в летописи. Все предвещало успех. И вот, однажды ночью, несмотря на уговоры озабоченных визиря и советников, калиф отважно вышел на улицы Шатт-аль-Шейха.
Абдухасан Абурахман сделал театральную паузу и отхлебнул из одного из своих пузырьков.
— И что? — то ли охнул, то ли зевнул отрок Сергий.
— И его той же ночью ограбили и едва оставили в живых, — с удовлетворением проглотив мутную жидкость с сивушным запахом, покачал головой тот. — Мудрый великий визирь сейчас же провозгласил это ни чем иным, как государственной изменой! Вся городская стража, все осведомители были подняты на ноги!.. У-у!.. Были тут дела!.. Немало крови утекло и голов укатилось в тот месяц, но нападавших так и не нашли.
— Но калиф не сдался, — предположил заинтригованный Волк.
— Нет! О, нет! Едва оправившись от того злоключения, он заявил, что такая мелочь не испугала бы великого Гаруна аль-Маруна на праведном пути ко всеобщему благоденствию, приказал пошить второй костюм дервиша, и снова стал выходить по ночам на улицы!
— Мало побили, — резюмировал Серый с видом человека, твердо знающего, для чего существуют ночи.
Абдухасан Абурахман зыркнул на него из-под кустистых седых бровей, но ничего не сказав, осуждающе вздохнул и продолжил: