— Ну, и что? — упорствовал в непонятливости отрок Сергий.
— Может, ты отдашь ей свою бурку? — бросил дипломатические игры продрогший до самой мельчайшей косточки, хрящика и жилки Иванушка.
— С какой радости? — искренне удивился Волк. — Ты хочешь, чтобы Я наверняка простудился, обморозился, и У МЕНЯ пропал голос?
— Совсем нет! Дело абсолютно в другом!.. Ну, как ты не понимаешь?!..
— Никак.
— Она же женщина! Единственная среди нас! И мы должны ей…
— МЫ должны ей? — не выдержал Серый. — Мы ДОЛЖНЫ ей? Мы должны ЕЙ? Говори за себя, пожалуйста, Иван-царевич. Я никому здесь ничего не должен. И меньше всего — этой фифе. Чего ей еще надо? Ты же отдал ей уже свое одеяло, свою подушку, свою шапку, свою бурку!.. Скажи ей, что если у нее будет еще одна, она рискует вспотеть и провонять, как лошадь, а ее туника покроется пятнами — для нее это будет похуже любой пневмонии!
— Не смей о ней так говорить! — взвился царевич. — Она — чистейшее благородное создание, самое доброе, самое нежное, самое прекрасное, что может быть на Земле!.. Она оказала нам честь, согласившись присоединиться к нам…
— Нет уж, это мы… ты… ладно, мы оказали ей услугу, зачем-то потащив с собой, пока ее не нашел и не прирезал от ревности еейный чокнутый муженек — который там по счету?..
— Сергий!.. Ты ведешь себя… Ты ведешь себя… как ребенок!..
— А ты — как дурак!..
Елена Прекрасная закрыла глаза и устало вздохнула, изо всех сил желая, чтобы и со слухом можно было бы справиться так же легко.
Целыми днями, с того самого дня, что они вылетели из Стеллы, Ион ругался из-за нее с Ликандром. Когда, конечно, у него оставалось время, свободное от вздохов, робких, но, к счастью, коротких попыток начать с ней, краснея и бледнея, какой-нибудь невнятный сбивчивый разговор непонятно о чем, чтения заикаясь вслух нелепых стихов, глядя при этом томительно вдаль, и прочей бестолковой деятельности, входящей в программу влюбленных юношей в семнадцать лет.
Естественно, поначалу ей это льстило.
Приблизительно первые двадцать минут.
Естественно, поначалу ей это льстило.
Приблизительно первые двадцать минут.
Потом стало надоедать.
Потом раздражать.
И к концу первого дня путешествия она стала уже серьезно жалеть, что вообще согласилась на его предложение покинуть родину.
Но ей, стеллийке, чью судьбу всегда определял кто-то другой — отец, Меганемнон, Филомея, Париж, Антипод, и чья жизнь проходила в неге, роскоши и комфорте — всегда казалось, что настоящее счастье — это приключения, путешествия и свобода. И когда, наконец, представился шанс воплотить свои грезы в реальность, Елена не колебалась ни минуты, зная, что находись рядом кто-нибудь из тех, кто всегда принимал за нее решения, они бы не одобрили ее поступок ни при каких обстоятельствах. И это принесло ей огромное удовольствие.
Насколько она понимала теперь — это было, пожалуй, единственное удовольствие за шесть дней пути.
Все оказалось совсем не таким, как она себе это представляла.
Приключения были опасными, путешествие — утомительным, еда — непривычной, компания — скучной. Невозможно было не только принять ванну, сделать маникюр или погладить наряды, но и просто нормально причесаться, потому, что свой гребень она потеряла где-то в лесу, а купить новый, настоящий, черепаховый, было негде — где бы они ни пролетали, не было ни одной приличной лавки!.. И погода была то слишком жаркая, то слишком ветреная, то слишком мокрая, а вот сейчас — так и вовсе мороз… Кто же мог подумать, что в горах может быть так холодно!.. Если бы не самоотверженный Ион, так любезно отдавший ей все более или менее теплые вещи, которые были в его распоряжении, можно было бы и насморк подхватить. Страшилище-смешилище — Елена Прекрасная с красным распухшим носом, обветренными губами и обмороженными щеками!.. Хоть людям на глаза не показывайся… Впрочем, вряд ли это было так уж самоотверженно со стороны Иона. Он ведь откуда-то с севера, а всем известно, что северяне на морозе не мерзнут…
«Что там у нас оставалось?» — думала она невесело. — «Свобода в принятии решений? Замечательно. Париж надо мной бы посмеялся… Ха! Елена Прекрасная! Как же!.. Елена Сопливая!.. Елена Лохматая!.. Елена Немытая!.. С меня хватит!!! И я абсолютно свободно принимаю решение, что не надо мне больше никакой свободы! Я люблю, чтобы мне было тепло, мягко, удобно, вкусно и уютно!.. Чтобы моя ванна пахла кипарисовым маслом, а волосы — розовыми лепестками!.. Чтобы меня не донимали своим прилипчивым вниманием юнцы, потерявшие голову вместе с мозгами!.. Чтобы, просыпаясь утром, я знала, где буду ложиться спать вечером!.. Я хочу жить во дворце!.. И чтобы у меня были служанки!.. И кухарки!.. Я хочу замуж за богатого царя!.. А если кто-нибудь еще при мне скажет слово «приключение» или «путешествие», то я велю отрубить голову этому человеку!.. Тупым топором!.. О, боги Мирра, что я тут делаю?.. И когда это все кончится?!..»
И Елена тихонько заплакала от жалости к себе.
В очередной раз, разругавшись вдрызг из-за стеллийки, друзья разбежались в разные стороны.
Иван пошел бродить по окрестностям, а Серый, за неимением достаточного количества окрестностей для брожения, до которых можно дойти пешком, на этом плато размером со стол для пиров в Веселом зале мюхенвальдского королевского дворца, и не желая сталкиваться с Иванушкой до того, как оба они поостынут, вынужден был вернуться к лагерю, где их ждал Масдай и не ждала Елена.