Ночь выдалась прохладная и безветренная, за рваными облаками тускло сияли звезды. В окнах дома Анны светились сотни рождественских свечей, лишний раз напоминая, что завтра сочельник, последний в уходящем тысячелетии. В тишине звякнули ключи: Марино отпер пикап, хотя и не торопился открывать водительскую дверь.
— Столько работы. С утра пораньше заскочу к тебе в морг. — Пустые слова, думает он совсем о другом. Устремил взгляд в ночное небо и вздохнул. — Ладно, док. Знал я все, причем давно. Ты и сама меня вычислила. Скажем так, я был в курсе, что замышляет гаденыш Райтер. Ну не мог я вмешиваться, не мог.
— И когда же ты собирался меня просветить? — любопытствую я: что толку теперь от взаимных обвинений.
Пожимает плечами.
— Знаешь, я рад, что Анна успела до меня. Ради Бога! Я-то знаю, что ты Диану Брэй не убивала. Но если по чести, то я бы не сильно переживал. Таких мерзавок на всем свете не сыщешь. Если бы ты ее уделала, я бы счел это самообороной.
— Ну уж нет, такого просто не могло произойти. — Хоть он рассуждает гипотетически, я такую ситуацию даже в теории не допускаю. — Даже не думай, Марино. — Пристальным взглядом окидываю его силуэт в тусклом отсвете подвесных фонарей и праздничных гирлянд на деревьях. — Ты ведь никогда по-настоящему не предполагал, что… — Оставила вопрос недосказанным. Наверное, мне не так уж и хочется услышать ответ.
— Черт, док. Я в последнее время не знаю, что и думать, — говорит он.
— Черт, док. Я в последнее время не знаю, что и думать, — говорит он. — Нет, правда. Только что мне теперь делать, а?
— В смысле? — Не понимаю, к чему Пит клонит.
Тот пожимает плечами и сдерживает тяжелый вздох. Невероятно, что творится! Марино вот-вот заплачет.
— Ну, если ты уйдешь.
У него срывается голос; он закашливается и нашаривает в кармане сигареты. Стоя ко мне вплотную, прикуривает; я ощущаю прикосновение его грубой кожи, волосы на тыльной стороне запястий касаются моего подбородка.
— Да, что тогда? Представляешь, мне нужно ехать в морг, а там тебя больше нет? Черт, думаешь, стал бы я постоянно околачиваться в этой жуткой дыре, если бы тебя там не было, док? При тебе морг оживает. Нет, кроме шуток.
Я обнимаю своего давнего друга. Моя макушка едва достает до его груди, а биение наших сердец разделено надутым животом. Марино взрастил по жизни собственные барьеры, и меня переполняет нестерпимое чувство сострадания и потребность быть рядом. Похлопав по широкой груди, довожу до его сведения:
— Знаешь, Марино, мы давно друг друга знаем. И так просто ты от меня не отделаешься.
Глава 21
Зубы способны поведать собственную историю. То, как вы за ними ухаживаете, частенько характеризует вас больше, чем ювелирные украшения и дизайнерская одежда. Они демонстрируют вашу исключительность по сравнению с остальными людьми. При наличии прижизненных записей об их состоянии зубы поведают мне, насколько вы были чистоплотны. Шепнут на ушко все ваши тайны: пристрастие к наркотикам, прием антибиотиков в раннем детстве, болезни, травмы и как много значила для вас внешняя сторона жизни. Я раскушу вашего дантиста-мошенника, который выписывал на ваш полис счета за невыполненную работу. И раз уж на то пошло, узнаю, насколько он компетентен как специалист.
На следующее утро, едва первые лучи солнца коснулись бренной земли, Марино ждал меня в морге. Он захватил стоматологическую карту некоего двадцатидвухлетнего жителя округа Джеймс-Сити, который вчера вышел пробежаться в окрестностях университета Вильгельма и Марии, а домой так и не вернулся. Звали его Митч Барбоза. Университет находится всего в каких-то милях от мотеля «Форт-Джеймс». Помню, когда накануне вечером Марино разговаривал со Стэнфилдом и тот по телефону давал отчет о последних событиях, мне сразу подумалось: все это неспроста. Сын Марино, проныра и юрист, Рокки Каджиано тоже учился в университете Вильгельма и Марии. Жизнь подкинула очередное зловещее совпадение.
Шесть сорок пять. Я выкатываю покойника из рентгеновского кабинета и везу на свое рабочее место, в лабораторию, на вскрытие. В который раз замечаю, как здесь тихо. Сочельник, все государственные учреждения закрыты. Марино облачился в специальный комбинезон, будет мне помогать — что ж, здесь, пожалуй, кроме судебного дантиста-эксперта, ни одна живая душа не появится. Полицейский будет на подхвате: поможет раздеть окостеневшее тело и переложить на стол для аутопсии. В большей степени я бы никогда ему не позволила ассистировать при медицинской процедуре (да он никогда особенно и не рвался). Делать записи его не просила и в будущем делать этого не стану, поскольку он способен учинить латыни, коей изобилует медицина, такой погром, что подумать страшно.
— Придержи его с обеих сторон, — направляю новоиспеченного ассистента. — Вот так. Отлично.
Марино зажимает голову покойника с боков, пытаясь закрепить ее в неподвижном положении, а я тем временем просовываю плоское долото в уголок рта, между коренных зубов, и, действуя им как рычагом, норовлю разжать челюсти. Сталь со скрипом проскальзывает по эмали. Главное — не порезать губы, а вот дальние зубы, как ни старайся, поцарапаешь.