— Вероятно, он заметил одну важную деталь, — говорю я. — У Андерсон не было ключа от дома Брэй. Та неизменно открывала сама.
— Верно, но когда на следующее утро приятельница вернулась и обнаружила убитую, дверь была не заперта, не так ли?
— Только это не значит, что, проникнув в дом, он не заперся. Ведь в случае с Ким Льонг, с которой наш приятель расправился в дежурном магазине, он догадался вывесить табличку «Закрыто» и запереть дверь.
— Однако наверняка сказать невозможно, был ли закрыт дом, когда он убивал Брэй, — повторяет Бергер.
— Да, наверняка не скажешь.
— И вполне возможно, Шандонне не заперся, — копает она. — Не исключено, что сразу, как он к ней ворвался, началась погоня. И вот он глумится в спальне над несчастной, а дверь все это время открыта.
— Значит, он вышел из себя и сильно рисковал.
— Хм, мне бы не хотелось слишком напирать на то, что он якобы был не в себе. — Кажется, что собеседница рассуждает сама с собой.
— Не в себе еще не значит невменяемый, — напоминаю я. — Каждый, кто совершает убийство, выходит из себя.
— Браво, браво, — кивает она. — Итак, хозяйка открыла, на крыльце темно, и он выскочил из мрака.
— Та же схема и с доктором Ствон из Парижа. Там тоже убивали женщин, один и тот же почерк, а в ряде случаев преступник оставлял на месте записки.
— Тут и всплыло Le Loup-garou, — вставляет Бергер.
— И еще он написал это на ящике в грузовом контейнере, где обнаружили тело его брата, Томаса. Да, — говорю я, — когда Жан-Батист начал убивать в Париже, то так и подписывался: «Оборотень». Однажды ночью он объявляется у двери доктора Ствон, не подозревая, что ее муж, работающий шеф-поваром в ночную смену, приболел и в тот день неожиданно остался дома, слава Богу. Женщина открывает, и тут Шандонне слышит, как из соседней комнаты зовет муж, и потому убегает.
— Она сумела его рассмотреть?
Припоминаю, что рассказывала мне доктор Ствон.
— Было темно. У нее сложилось впечатление, что одет он хорошо, в длинном темном пальто, с шарфом, руки держал в карманах. И говорил грамотно, как приличный человек. Сослался на то, что у него сломалась машина и ему надо позвонить.
— Еще ваша коллега что-нибудь запомнила?
— От него пахло. Сильный мускусный запах, как будто псиной разило.
Услышав это, Бергер издает чудной звук. Я уже потихоньку овладеваю языком ее тонких манер: при упоминании какой-то особенно дикой или отвратительной подробности она втягивает в себя щеки и издает тихий скрежещущий писк, будто птичка.
— Значит, сначала он пришел за главным парижским судмедэкспертом, а теперь ему понадобился здешний. Вы, — добавляет она для пущей ясности. — Зачем? — Развернулась вполоборота на сиденье и, опустив локоть на руль, смотрит на меня.
— Зачем? — удивляюсь я, словно на этот вопрос не могу дать ответа и о таком она вообще не должна бы спрашивать. — Кто бы мне объяснил? — Чувствую, на меня снова находит злоба.
— Умысел, — отвечает она. — Невменяемые преступники не планируют с такого рода тщательностью. Выбрать главного судмедэксперта в Париже, а теперь и здесь. Обе женщины. Обе вскрывали его жертв и, следовательно, неким извращенным образом вступили с ним в близость. Может, даже большую, чем у любовников, потому что вы, в некотором смысле, наблюдали. Вы видели, где он бил и кусал. Ваши руки касались того же тела. В каком-то смысле вы знали, как он занимается любовью, поскольку Жан-Батист Шандонне представляет себе любовь с женщиной именно так.
— Омерзительная мысль!.. — Ее психологическая интерпретация лично для меня глубоко противна.
— Схема. План. Никакого допуска на случайность. Нам очень важно понять его схему, Кей. Причем без антипатий и личной неприязни. — Она выжидающе молчит. — Вам придется взглянуть на Жан-Батиста беспристрастно. Ненависть теперь — непозволительная роскошь.
— Знаете, сложно не испытывать отрицательных эмоций к такому, как он.
— Просто когда мы искренне кого-то не приемлем или ненавидим, трудно перевести все внимание на него, как если бы он действительно заслуживал интереса.
— Просто когда мы искренне кого-то не приемлем или ненавидим, трудно перевести все внимание на него, как если бы он действительно заслуживал интереса. Сейчас наш долг — рассмотреть Шандонне под лупой. Мне очень нужно, чтобы для вас он на какое-то время стал самым важным человеком в жизни.
Согласиться с ней я не могу. Знаю, она говорит правду, притом очень важную, но внутри что-то противится.
— Я привыкла, что мой исходный пункт — жертва, а не тот мерзавец, который превратил ее в труп, — объясняю собеседнице.
— И ни с чем подобным, кстати говоря, вам еще не приходилось иметь дело, — добавляет она. — А еще на вас никогда не лежало подозрение в убийстве. Я могу решить некоторые ваши проблемы, однако сначала мне требуется ваше содействие кое в чем другом. Помогите проникнуть в ум Шандонне, в его суть. Мне надо, чтобы вы перестали ненавидеть этого человека.
Безмолвствую. Не хочу отдавать негодяю больше, чем он уже забрал. От бессильной злости к глазам подступают слезы.
— Как вы мне поможете? — спрашиваю Бергер. — Ваша юрисдикция не распространяется на Ричмонд, и вы не занимаетесь убийством Дианы Брэй. Мы способны подключить ее к ходатайству Мулинекс, и его будут разбирать в связке с насильственной смертью Сьюзан Плесс, но когда дело дойдет до комиссии по специальным расследованиям, всю кашу мне придется расхлебывать в одиночку. Особенно если учесть, что некоторые жизни не пожалеют, лишь бы обставить все так, будто именно я убила Брэй. Будто у меня не все дома.