— Слушайте, не надо говорить со мной как с подозреваемой, — огрызается она. — Не знаю, к чему вы подводите, но наши отношения были чисто профессиональными. Только вот нельзя жить с кем-то рядом под одной крышей, изображать, будто у вас что-то есть, и при этом не чувствовать его близким человеком.
— Однако вы близки не были, — говорит Марино. — По крайней мере он с вами не был близок. Вы ведь делали свое дело, так? В смысле, что если бы ему захотелось приударить за одинокой женщиной с двумя воспитанными мальчуганами, вы бы не стали запрещать. — Марино откидывается на спинку стула. В комнате стало так тихо, что, кажется, слышно, как муха пролетит.
В комнате стало так тихо, что, кажется, слышно, как муха пролетит. — Митч сильно ошибся, не стоило ему этого делать. Опасная, чудовищная глупость, в свете обстоятельств. Он был волокитой?
Макинтайр не отвечает. На глаза навернулись слезы.
— Знаете что, коллеги? — Марино обводит взглядом комнату. — Митч, как видно, вляпался в дерьмецо, которое никакого отношения к вашей операции не имеет. Оказался не в том месте не в то время.
— У вас есть предположения, где Митч был в среду около трех часов дня, когда в мотель вселился Матос и начался пожар? — Стэнфилд собирает разрозненные части в единое целое. — Он сидел дома или отсутствовал?
— Нет, здесь его не было. — Джилисон с трудом говорит, утирая слезы. — Ушел. Не знаю куда.
Марино так и фыркнул. Тут и говорить ничего не нужно — все сказано. Партнеры под прикрытием должны отслеживать перемещения друг друга, и если агент Макинтайр не всегда знала, где находится агент Барбоза, значит, он занимался чем-то, не имеющим отношения к расследованию.
— Понимаю, Джилисон, что вам даже думать об этом не хочется, — уже мягче продолжает Марино, — но Митча пытали и убили, ясно? Его запугали до смерти. В прямом смысле слова. То, что с ним делали, было так ужасно, что у него не выдержало сердце. Он обмочился прямо в штаны. Его где-то заперли, подвесили к потолку, заткнули рот кляпом и сунули в карман ключ непонятного происхождения. Интересно, для чего? Зачем? Он был замешан во что-то, о чем нам следует знать, Джилисон? Он ведь не только окуньков ловил, там, в заливчике у палаточного лагеря?
По щекам Макинтайр катятся слезы. Она неловко промокает их салфеткой и громко всхлипывает.
— Он любил выпивку и женщин, — еле слышно молвит она. — Довольны?
— Когда-нибудь уходил на ночь, по барам пошататься? — спрашивает Пруэ.
Кивает.
— У него легенда такая была. Понимаете… — В отчаянии она обращает ко мне молящий взгляд. — Вы же его видели. У него крашеные волосы, серьга и остальное. Митч изображал… ну вроде как гуляку, парня-оторву, и женщины ему действительно нравились. Он никогда и не притворялся, будто мне верен, своей так называемой подруге. Такова была часть его прикрытия — и часть его характера. Да, я волновалась. Только человека не переделаешь. Он был хорошим агентом. Вряд ли Митч способен на бесчестный поступок. Хотя и рассказывал он мне далеко не все. И если он на что-то наткнулся в кемпинге, к примеру, то вполне мог начать разнюхивать. Вполне мог.
— Не поставив в известность вас, — подтверждает Марино.
Снова кивок.
— У меня ведь и свои дела были. Не думайте, что я по пятам за ним ходила. Я работала в офисе в «Сухопутных грузоперевозках», пусть и не полный рабочий день. Так что мы не могли каждый час знать, кто и чем занят.
— Ну, значит, я вас просвещу, — решает Марино. — Митч на что-то наткнулся. Мне вот только интересно, не прогуливался ли он, случайно, в окрестностях мотеля, когда там объявился Матос. Может, когда Матос на свое нарвался, Митча, по несчастью, заметили. Проще простого, не исключено, что так и было. Его сочли свидетелем и пустили в расход.
Никто не возражает. Теория Марино — пока что единственное, что у нас есть на данный момент.
— И опять все упирается в Матоса. В цель его приезда, — комментирует Пруэ.
Смотрю на Стэнфилда. Он самоустранился из разговора. У него изнуренный вид, этот человек на нервной почве превратился в развалину. Совсем издергался. Останавливает на мне взгляд и тут же отводит его. Облизывает пересохшие губы и прочищает горло.
— Детектив Стэнфилд, — чувствую, просто необходимо сказать это ему перед всеми.
— Только, ради Бога, не сообщайте о том, что здесь слышали, своему шурину.
У того глаза засверкали от злости. Я прилюдно его унизила, однако мне все равно.
— Будьте добры, — добавляю я.
— Знаете, что я думаю? — злобно отвечает он. — Я вообще не хочу в ваши гадости ввязываться. — Медленно поднимается и обводит взглядом комнату, мигает, глаза его подернулись поволокой. — Не знаю, что здесь происходит, но я не буду принимать в этом участия. Никакого участия. Вы, федералы, вляпались по самые уши, вот сами и расхлебывайте. Я ухожу. — Он кивает. — Слышали меня? Я ухожу.
И тут, к всеобщему изумлению, детектив Стэнфилд падает. Так тяжело, что пол дрожит от сотрясения. Я тут же вскакиваю. Слава Богу, дышит. Пульс частит как сумасшедший, но не на грани остановки сердца или другого какого-нибудь угрожающего жизни состояния. Просто упал в обморок. Ощупываю голову — убедиться, что бедолага не поранился. Все в порядке. Уже приходит в себя. Мы с Марино помогаем ему встать, ведем на кушетку. Заставляю детектива прилечь и подсовываю под шею несколько подушек. Сейчас самое мучительное для него — чувство неловкости, притом очень сильной.