— Знаешь, отлично, что ты выделываешь такие штуки с людьми только после их смерти, — говорит Марино.
— Готов поспорить, ждешь не дождешься, когда сможешь орудовать обеими руками.
— Не сыпь соль на рану. — Мне уже так этот гипс надоел, что я подумывала собственноручно срезать его страйкером[21].
Наконец челюсти мертвеца поддаются. Я включаю хирургическую лампу и направляю белый свет покойному в рот. На языке обнаружились остатки волокон, собираю их. Марино помогает избавиться от трупного окоченения в руках — надо снять куртку и рубашку, потом мы разуем покойника, стянем носки, а там дело дойдет до трико и спортивных трусов. Проверяю интимные отверстия. Никаких свидетельств повреждения заднего прохода, так что пока нет оснований предполагать гомосексуализм.
У помощника запищал пейджер: опять Стэнфилд. С самого утра Марино и словом не обмолвился о Рокки, но дух его непокорного сына будто витает в воздухе. Кажется, все мысли отца крутятся вокруг блудного отпрыска, и пусть это с первого взгляда почти незаметно, но воздействует на него ощутимо. Полицейский, будто жар, испускает черную, беспомощную злобу. Мне бы сейчас о себе побеспокоиться (что там Рокки для меня уготовил?), а у меня все мысли — что будет с Марино.
Ну вот, теперь перед нами обнаженный «клиент», и я могу составить для себя полную картину его физического состояния. Рост — пять футов семь дюймов, при такой высоте довольно худощав: сто тридцать восемь фунтов. Ноги крепкие, и в то же время мускулатура верхней части тела развита слабо, как и бывает у бегунов. Татуировок нет, обрезан, и общее впечатление, что человек заботился о внешности: ногти на руках и ногах аккуратно подстрижены, лицо чисто выбрито. Пока что не нахожу следов внешних повреждений, и, судя по рентгеновским снимкам, все в порядке: ни пулевых отверстий, ни переломов. Застарелые шрамы на коленях и левом локте, никаких свежих травм, если не считать ссадин в тех местах, где его связывали, и от кляпа. Что же с тобой стряслось? Почему ты умер? В ответ — безмолвие. Только Марино без умолку болтает, громко, лишь бы не показать, что творится у него на душе. Стэнфилда он считает болваном и обращается с ним соответственно. А сейчас наш друг переплюнул самого себя в нетерпимости и грубит больше обычного.
— Ах, ну да. С твоей стороны действительно будет очень мило навести справочки. — Саркастические флюиды плывут в трубку настенного телефона. — А вот смерть работает без выходных, — добавляет он через секунду. — Говори, к кому мне идти, откроют как миленькие. — И тут же: — Да-да-да, самое время. И еще, Стэнфилд, держи язык за зубами, ясно? Хоть раз увижу что-нибудь подобное в газетах… Да что ты, ричмондская газета на глаза не попадалась? Не волнуйся, я обязательно раздобуду для тебя статейку. Все то джеймстаунское дерьмо, убийство на почве ненависти. Одно словцо — и я кое-кому намылю задницу. Ты еще не видел, как я умею отдраивать, — поверь мне, зрелище не из приятных.
Поговорив, чистюля натягивает свежие перчатки и возвращается к операционному столу.
— Час от часу не легче, док. Если этот товарищ на столе — тот самый пропавший бегун, получается, мы имеем дело с неким доморощенным садистом. У нашего «клиента» никаких приводов, чистенький. Проживал в квартире с подругой, которая опознала его по фотографии. Вчера вечером Стэнфилд с ней разговаривал, а вот сегодня она что-то с утра трубку не берет. — Тут у Марино появляется рассеянное выражение на лице, точно он пытается припомнить, что мне рассказывал, а что нет.
— Давай перенесем его на стол, — говорю я.
Приставляю каталку к столу для вскрытий. Марино хватает покойника за ноги, я берусь за руку, и мы тянем. Мертвое тело тяжело ударяется о сталь, из носа капает кровь. Включаю воду, и та с гулким барабанным плеском стекает в стальную раковину.
Включаю воду, и та с гулким барабанным плеском стекает в стальную раковину. На стене, на фоне ярко освещенной панели, развешаны рентгеновские снимки покойного: совершенно чистые, непопорченные кости, череп в нескольких ракурсах, молния на спортивной куртке змеится по обеим сторонам элегантно изгибающихся ребер.
Раздается звонок с наружного входа, как раз тогда, когда я делаю скальпелем надрезы: от плеча к плечу, затем вниз, к тазу, минуя пупок. На мониторе внутреннего слежения возникает лицо доктора Сэма Терри. Нажимаю локтем кнопку, и дверь отворяется. Сэм Терри — один из наших одонтологов, иначе говоря, судебно-медицинский дантист, которому выпало несчастье дежурить в сочельник.
— Пожалуй, заскочу на всякий случай к ней по пути, проведаю, — продолжает Марино. — У меня есть адрес квартиры, где они живут. — Он мельком взглянул на труп и счел нужным оговориться: — Жили то есть.
— И ты считаешь, Стэнфилд способен держать язык за зубами? — Я отделяю мышечную ткань, оттягивая ее назад и нанося короткие острые удары скальпелем.
— Ага. Говорит, будет ждать нас в мотеле. Надо сказать, тамошнее население особо не в восторге — самый пик туризма, сочельник, а селиться никто не хочет из-за всей этой истории. Так что излишнее внимание они не приветствуют. На забронированные номера уже десять отказов с тех пор, как в «Новостях» передали. Ага, вот и я говорю, жареным попахивает. Правда, нынешние постояльцы, как видно, не прослышали еще, какой кошмар у них под боком происходит, а кому-то, может, попросту плевать.