Моя спутница возвращает ключ от дома Эрику Брэю, которому, похоже, ничто уже не интересно; вопросов он не задает и, как видно, только и ждет возможности скорее отсюда уехать.
— Как настроение? — спрашивает меня Бергер, когда мы тоже отъезжаем от дома. — Пока держитесь?
— Держусь, — подтверждаю я.
Она включает верхний свет в салоне и бросает взгляд на пришлепнутый к «торпеде» листок блокнота. Набирает номер на мобильнике, включив громкую связь. Слышится ее собственный голос, приветственная запись, и она набирает код, чтобы проверить, сколько за время нашего отсутствия поступило сообщений. Восемь. Теперь Бергер поднимает трубку, так что содержания записей я не слышу. Странно. Она что, по какой-то причине хотела, чтобы я знала количество звонков? Следующие несколько минут мы едем по моему кварталу молча: она — прижав трубку к уху, я — погрузившись в свои мысли.
Спутница быстро переключается с сообщения на сообщение. Я тоже волынку тянуть не люблю: если запись длинная, я ее просто прерываю. Готова поспорить, эта привычка не чужда и моей новой знакомой. Едем по Салгрейв-роуд через самое сердце Виндзор-фармс, минуя Виргиния-хаус и Эйджкрофт-холл, особняки эпохи Тюдоров.
Едем по Салгрейв-роуд через самое сердце Виндзор-фармс, минуя Виргиния-хаус и Эйджкрофт-холл, особняки эпохи Тюдоров. В стародавние времена, когда эта часть города представляла собой одно большое поместье, состоятельная верхушка Ричмонда переправила нынешние памятники архитектуры в город из самой Англии, разобрав их по камню и загрузив в судовые контейнеры.
Приближаемся к сторожевому посту Локгрина, где я обретаюсь. Из будки выходит Рита, и по ее доброжелательной улыбке я делаю вывод, что она уже встречалась и с этим джипом, и с его водителем.
— Здравствуйте, — говорит ей Бергер. — Привезла вам доктора Скарпетта.
Светящееся лицо Риты склоняется к открытому окну. Она рада меня видеть.
— С возвращением. — В ее интонации угадывается облегчение. — Надеюсь, теперь вы к нам окончательно? Не дело здесь без вас. Тишина, будто все вымерло.
— Вернусь утром. — Какая-то на меня нашла неуверенность, граничащая чуть ли не со страхом. Я слышу собственные слова: — С Рождеством тебя, Рита. Похоже, сегодня у всех ночная вахта.
— Никуда не денешься: работа.
Отъезжаю с нелегким сердцем. Это первое Рождество, когда я не сделала хоть маленький подарочек охране. Обычно или хлеб пеку, или еду посылаю тому страдальцу, кому выпало в рождественскую ночь ютиться в тесной будке вместо того, чтобы праздновать дома с семьей.
Я примолкла. Бергер чувствует, что со мной неладно.
— Поделитесь переживаниями. Это очень важно, — тихо говорит она. — Да, тяжело поступиться жизненными принципами. — Едем по улице в сторону реки. — Как же я вас понимаю.
— Из-за убийства каждый думает только о себе, — говорю я.
— Кроме шуток.
— Становится невыносимо больно, и ты злишься на весь свет, — продолжаю я. — Как конченый эгоист. Я делала статистический анализ по нашей базе данных, потребовалось выудить информацию на одну женщину, над которой надругались, а потом убили. Щелкнула по трем сноскам с ее фамилией и обнаружила остальных членов ее семьи: брат умер от передозировки через несколько лет после ее гибели, потом несколькими годами позже отец покончил с собой, а мать погибла в автокатастрофе. Мы в институте серьезно взялись за этот вопрос: выясняем, что происходит с теми, кто пережил смерть близкого человека. Люди разводятся. Становятся наркоманами. Попадают в психиатрические клиники. Теряют работу. Переезжают.
— Жестокость и насилие — та же цепная реакция, — соглашается Бергер.
— Хотите знать, каково мне? Так я скажу: устала быть эгоисткой. Сочельник на дворе, а я ни о ком не позаботилась. Даже про Риту забыла. Уже за полночь, а она все здесь, работает. В несколько смен. Потому что детей кормить надо. Черт, как мне все опостылело. Шандонне уже стольким людям вред причинил. И тем ведь дело не закончится. У нас два из ряда вон выходящих убийства, оба несомненно связаны. Пытки. Иностранные подданные. Оружие и наркотики. В обоих случаях исчезло постельное белье. — Перевожу взгляд на Бергер. — Когда же мы вздохнем спокойно?
Она сворачивает на подъездную дорожку к моему дому — даже не пытается скрыть, что прекрасно осведомлена, где я живу.
— Посмотрим правде в глаза: не скоро.
Как и дом Брэй, мой коттедж утонул в полном мраке: кто-то «любезно» выключил весь свет, в том числе и уличные фонари. Я специально не направляла освещение в стороны, дабы собственность моя не походила на бейсбольную площадку и соседи не слишком переживали. Прожекторы у меня аккуратно спрятаны среди листвы, уставились в землю либо ненавязчиво подвешены под скатами крыши.
Боязно заходить в неприветливый дом. Страшно увидеть, что стало с моим гнездышком после визита Шандонне и работы полицейских, во что превратилось мое личное пространство.
Совсем не хочется выбираться из машины. Смотрю в окно, а на душе кошки скребут. Обидно до слез.
— Как настроение? — спрашивает Бергер, выглядывая из окна на особняк.
— Настроение? — горестно вторю я. — Вот уж воистину: «Piu si prende e peggio si mangia». — Вылезаю из машины, яростно хлопнув за собой дверцей.