С каждым глотком виски в горле теплеет; мы ведем светский разговор о планах на Рождество и как идут дела в Виргинском институте судмедэкспертизы. С каждым вдохом я мысленно ругаю детектива Стефилда. Вот дурак! Судя по всему, это он допустил утечку засекреченной информации по делу об убийстве. Проболтался зятю, а тот, как на грех, политик, черт бы его побрал, член палаты представителей Динвидди. Губернатор — человек проницательный, быстро вычислил, что к чему. К тому же она сам начинал прокурором. От него не укрылось, что я вне себя от злости, и он понимает, на кого.
— Член палаты представителей, любитель поворошить осиные гнезда. — Губернатор подтвердил, кто у нас главный смутьян. Динвидди — острый гвоздь в мягком месте; этот не упустит случая напомнить всему миру, что ведет свою родословную, пусть и не напрямую, от самого вождя Поутахана, отца Покахонтас.
— Детектив допустил промах, не надо было ничего рассказывать Динвидди, — отвечаю я, — а тот сделал ошибку, что сообщил вам и остальным. Это заурядная уголовщина, убийство, никак не связанное с четырехсотлетней годовщиной Джеймстауна.
— Бесспорно, — отвечает Митчелл. — Однако дело может принять оборот, на который нельзя закрывать глаза. Если преступление было совершено на почве ненависти того или иного рода, а кто-то усмотрит в том связь с раскопками, последствия будут катастрофическими.
— Я не вижу ничего общего со старым городом, кроме того, что жертва проживала в мотеле, предлагающем специальную услугу под названием «тысяча шестьсот семь». — Этот разговор меня окончательно извел.
— Джеймстаун уже так раскручен, что хватит и такого неприятного случая, как труп в мотеле, чтобы журналисты насторожили ушки. — Он катает между кончиками пальцев сигару и неторопливо подносит ее к губам. — По нашим расчетам, намеченная прибыль от годовщины две тысячи седьмого года может пополнить бюджет штата на миллиард долларов. Это наша собственная Всемирная выставка, Кей. Годом позже за поездку в Джеймстаун никто не даст и четвертака. А сейчас телевизионщики на раскопки стаями слетаются.
Он встает, чтобы поворошить угли в камине, а я мысленно возвращаюсь в то время, когда он еще носил мятые костюмы и работал в окружном суде, где ютился в душном кабинете, заваленном папками и книгами. Мы вместе разбирали массу дел, многие из которых отложились в памяти страшными вехами. Случайные жестокие преступления, чьи жертвы до сих пор стоят перед глазами: разносчица газет, которую похитили среди бела дня, изнасиловали и оставили на медленную погибель; старуха, которую застрелили ради забавы, пока та вешала белье; убиенные, с которыми расправились костоломы Брайли. Мы на пару мучительно переживали бесчисленные проявления насилия и жестокости людей к своим братьям по крови, и когда Митчелла перевели в высший эшелон власти, я долго не могла свыкнуться с мыслью, что его больше нет рядом. Успех разлучает друзей. Политика губительна для любых отношений, потому что самая ее суть предполагает перековку человека. Тот Майк Митчелл, которого я знала, исчез; теперь вместо него существует политик, государственный деятель, научившийся пропускать пламя собственных убеждений по дотошно просчитанной программе. У него разработан некий план. План, как поступить со мной.
— Я, как и вы, не в восторге от той истерии, которую разжигают СМИ, — говорю ему.
Он опускает кочергу на специальную латунную подставку и курит, повернувшись спиной к огню; его лицо налилось кровью от жара. В камине потрескивают и шипят поленья.
— Так что же нам предпринять, Кей?
— Приказать Динвидди, чтобы держал рот на замке.
— Мистеру Броские Заголовки? — Он криво улыбается. — Который все уши прожужжал, что имеется мнение, будто бы Джеймстаун — воплощение ненависти к коренным жителям Америки?
— Знаете, губернатор, убивать людей, снимать с них скальпы и обрекать на голодную смерть — действительно довольно жестокое занятие. Похоже, здесь с начала времен ненависти было не приведи Господь. И не мне навешивать ярлыки. Я вообще не заполняю ни ярлыков, ни пустых строк на свидетельстве о смерти. Вам и самому прекрасно известно, что подобные функции — в руках прокурора или следователей, если хотите. К судмедэксперту они не имеют никакого отношения.
— А как насчет вашего личного мнения?
Я рассказала ему о втором покойнике, обнаруженном в Ричмонде уже ближе к вечеру. Меня беспокоит, что эти две смерти связаны между собой.
— Имеются какие-то основания прослеживать связь? — В пепельнице тлеет его недокуренная сигара. Губернатор потирает лицо и массирует виски, точно у него болит голова.
— Садистские убийства, — отвечаю я. — Ожоги.
— Ожоги? Но первый сгорел в пожаре. Почему же и у второго ожоги?
— Подозреваю, что его пытали.
— «Голубой»?
— У второй жертвы явных тому свидетельств не имеется.
Впрочем, не исключаю.
— Нам известно, кто он и отсюда ли?
— Пока нет. При жертвах не обнаружено личных вещей.
— Значит, кое-кто не хотел, чтобы тела опознали. Либо имело место ограбление. Или и то и другое.
— Вполне вероятно.
— Про ожоги поподробнее, — просит губернатор.
Я описываю их. Упоминаю нью-йоркское дело, о котором обмолвилась Бергер; беспокойство губернатора становится все более ощутимым.
Упоминаю нью-йоркское дело, о котором обмолвилась Бергер; беспокойство губернатора становится все более ощутимым. В глазах сверкнула злоба.
— Подобные рассуждения не должны выйти из пределов этой комнаты, — говорит он. — Нам еще не хватало нью-йоркских наводок. Господи Исусе.