Я только и смогла сказать:
— Якобы?
Потрясающе.
— Та-ак, — говорит Вашингтон Джордж. — Судя по вашей реакции, вы об этом еще не слышали.
— Надо думать, вы, конечно, не раскроете мне свой «надежный источник», — отзываюсь я.
— Не-е. — Его губы тронула улыбка, несколько нерешительная. — Значит, это вы не подтверждаете?
— Нет, конечно, — говорю, собираясь с мыслями.
— Слушайте, я буду и дальше копать. Просто хочу, чтобы вы знали: вы мне симпатичны, всегда были ко мне добры. — Он продолжает, а я его едва слышу. Все думаю: ведь Бергер за мной неотступно ходила, целыми днями. Мы постоянно были рядом: в темноте, в ее машине, в моем доме, в особняке Брэй, и все это время она тихонько отмечала, что и как можно использовать против меня на заседании. Господи, то-то я смотрю, она так осведомлена о моей жизни. Наверняка потрясла и телефонную станцию, куда и кому я звонила, проверила счета и кредитки, всех моих знакомых опросила.
— Вашингтон, — говорю я. — Меня ждет мать одного несчастного, который умер совсем недавно, я не могу стоять здесь и болтать с вами. — Разворачиваюсь и ухожу. Пусть считает меня грубиянкой, переживу.
Торопливо миную дамские уборные, вот уже раздевалка, накидываю лабораторный халат, сую ноги в бумажные бахилы. В аутопсическом зале шумно, свободного стола нет — на каждом лежит какой-нибудь бедолага. Джек Филдинг забрызган кровью. Он уже вскрыл сына миссис Уайт и вставил в аорту шприц с иглой четырнадцатого калибра, чтобы взять пробу крови. Подхожу к столу, и помощник кидает на меня полоумный взгляд. По лицу видно, что он под впечатлением утренних новостей.
— Все потом. — Упреждающе поднимаю руку. — Его мать пришла. — Указываю на мальчика.
— Эх, — говорит Филдинг. — Что ж так все плохо-то.
— Она хочет на него взглянуть. — Беру с тележки на колесиках подвернувшуюся под руку тряпицу, промокаю лицо мальчика; симпатичный, тонкие черты. Медового цвета волосы и, если не считать синюшного цвета лица, кожа — кровь с молоком. Пушок над губой и первый намек на лобковые волосы — у паренька только начали пробуждаться гормоны, подготавливая мальчишку к взрослой жизни, которой ему не суждено вкусить. Темная узкая борозда вокруг шеи поднимается к правому уху, где находился узел веревки. А в остальном на крепком молодом теле нет ни следа насилия, ни намека на то, что у него был маломальский предлог проститься с жизнью. Порой трудно раскусить, почему человек решил умереть.
В противоположность общепринятому убеждению самоубийцы редко оставляют записки. Люди при жизни-то не всегда готовы делиться с окружающими сокровенным; часто их мертвые тела столь же немногословны.
— Черт бы все это побрал, — бормочет Джек.
— Что нам известно? — спрашиваю я.
— В школе начал странно себя вести еще до Рождества. — Джек берет шланг и промывает грудную клетку, пока ее внутренняя часть не начинает блестеть, как бутон тюльпана. — Несколько лет назад отец умер от рака легких. — Струя воды течет на стол. — Проклятый Стэнфилд. За каких-то четыре недели подкидывает нам три запутанных дела. — Помощник промывает блок органов. Они лежат на разделочной доске, отливая темным, готовые к последнему надругательству. — Я все больше убеждаюсь, что полицейский из него негодный. — Джек берет с тележки большой хирургический нож. — В общем, парень вчера сходил в церковь, вернулся домой, а потом пошел в лес и повесился.
Чем больше Джек Филдинг бранится, тем сильнее он расстроен. Сейчас у него предельная стадия.
— Так что насчет Стэнфилда? — мрачно спрашиваю я. — Вроде он собрался увольняться.
— Как бы не так. Конченый недоумок. Звонят насчет этого мальчика, и знаешь, что дальше? Ясно, он выезжает на место. Ребенок висит на дереве, так этот болван берет и срезает веревку.
Кажется, я знаю, что будет дальше.
— Разрезает по узлу!
Так я и думала.
— Надеюсь, он догадался сначала сфотографировать.
— Там, полюбопытствуй. — Кивком отсылает меня к столу в дальнем конце комнаты.
Отправляюсь взглянуть на фотографии. Больно смотреть. Похоже, Бенни даже не стал переодеваться, когда забежал домой после церкви, а направился прямиком в лес, накинул на ветку нейлоновую веревку, сделал петлю и продел через нее другой конец. Потом скрутил веревку простым скользящим узлом и надел себе на шею. На фотографиях на мальчике темно-синий костюм и белая рубашка. Рядом, на земле, валяется галстук с пристежкой, в синюю полоску, — либо веревкой сорвало, либо он его сначала снял. Мертвый стоит на коленях, руки бессильно обвисли, голова набок — типичная поза самоубийц. Редко мне попадаются случаи, когда люди полностью висят на веревке и ноги не достают до земли. Тут главное создать в сосудах шеи такое давление, чтобы кровь, недостаточно обогащенная кислородом, сразу метнулась к мозгу. Чтобы перекрыть яремные вены, достаточно нажима всего в 4,4 фунта, а для сонной артерии нужно раза в два больше — и только. Давления, которое создает собственным весом голова в петле, вполне достаточно. Сознание человек теряет быстро. До наступления смерти счет идет на минуты.
— Давай-ка, — возвращаюсь к Джеку, — прикрой его пластифицированными простынями, чтобы кровь не просочилась. Предъявим матери, а потом продолжишь.